Тетя Полли в первую минуту опешила, а потом добродушно рассмеялась:

– Вот и поди с ним! Неужели я так ничему и не научусь? Мало ли он со мной 
выкидывает фокусов? Пора бы мне, кажется, поумнеть. Но нет хуже дурака, чем 
старый дурак. Недаром говорится: «Старую собаку не выучишь новым фокусам». Но 
ведь, господи ты боже мой, он каждый день что-нибудь да придумает, где же тут 
угадать. И как будто знает, сколько времени можно меня изводить; знает, что 
стоит ему меня рассмешить или хоть на минуту сбить с толку, у меня уж и руки 
опускаются, я даже шлепнуть его не могу. Не выполняю я своего долга, что греха 
таить! Ведь сказано в Писании: кто щадит младенца, тот губит его. Ничего 
хорошего из этого не выйдет, грех один. Он сущий чертенок, знаю, но ведь он, 
бедняжка, сын моей покойной сестры, у меня как-то духу не хватает наказывать 
его. Потакать ему – совесть замучит, а накажешь – сердце разрывается. Недаром 
ведь сказано в Писании: век человеческий краток и полон скорбей; думаю, что это 
правда. Нынче он отлынивает от школы; придется мне завтра наказать его – засажу 
за работу. Жалко заставлять мальчика работать, когда у всех детей праздник, но 
работать ему всего тяжелей, а мне надо исполнить свой долг – иначе я погублю 
ребенка.

Том не пошел в школу и отлично провел время. Он еле успел вернуться домой, 
чтобы до ужина помочь негритенку Джиму напилить на завтра дров и наколоть щепок 
для растопки. Во всяком случае, он успел рассказать Джиму о своих похождениях, 
пока тот сделал три четверти работы. Младший (или, скорее, сводный) брат Тома, 
Сид, уже сделал все, что ему полагалось (он подбирал и носил щепки): это был 
послушный мальчик, не склонный к шалостям и проказам.

Покуда Том ужинал, при всяком удобном случае таская из сахарницы куски сахару, 
тетя Полли задавала ему разные каверзные вопросы, очень хитрые и мудреные, – ей 
хотелось поймать Тома врасплох, чтобы он проговорился. Как и многие 
простодушные люди, она считала себя большим дипломатом, способным на самые 
тонкие и таинственные уловки, и полагала, что все ее невинные хитрости – чудо 
изворотливости и лукавства. Она спросила:

– Том, в школе было не очень жарко?

– Нет, тетя.

– А может быть, очень жарко?

– Да, тетя.

– Что ж, неужели тебе не захотелось выкупаться, Том?

У Тома душа ушла в пятки – он почуял опасность.

Он недоверчиво посмотрел в лицо тете Полли, но ничего особенного не увидел и 
потому сказал:

– Нет, тетя, не очень.

Она протянула руку и, пощупав рубашку Тома, сказала:

– Да, пожалуй, ты нисколько не вспотел. – Ей приятно было думать, что она 
сумела проверить, сухая ли у Тома рубашка, так, что никто не понял, к чему она 
клонит.

Однако Том сразу почуял, куда ветер дует, и предупредил следующий ход:

– У нас в школе мальчики обливали голову из колодца. У меня она и сейчас еще 
мокрая, поглядите!

Тетя Полли очень огорчилась, что упустила из виду такую важную улику. Но тут же 
вдохновилась опять.

– Том, ведь тебе не надо было распарывать воротник, чтобы окатить голову, 
верно? Расстегни куртку!

Лицо Тома просияло. Он распахнул куртку – воротник был крепко зашит.

– А ну тебя! Убирайся вон! Я, признаться, думала, что ты сбежишь с уроков 
купаться. Так и быть, на этот раз я тебя прощаю. Не так ты плох, как кажешься.

Она и огорчилась, что проницательность обманула ее на этот раз, и обрадовалась, 
что Том хоть случайно вел себя хорошо.

Тут вмешался Сид:

– Мне показалось, будто вы зашили ему воротник белой ниткой, а теперь у него 
черная.