находил никаких изъянов; просто военные действия затянулись на более 
продолжительный срок, чем он рассчитывал.

До рассвета он исходил не одну милю, повстречал множество всяких людей, но в 
результате только устал и проголодался. Ему очень захотелось спать. Он не прочь 
был бы позавтракать, но на это было мало надежды — просить милостыню ему не 
приходило в голову, а заложить шпагу — это все равно, что расстаться с честью. 
Можно бы продать что-нибудь из одежды, но где сыщешь покупателя на подобную 
рвань?

В полдень он все еще бродил по улицам, в толпе, которая следовала за 
королевской процессией; он полагал, что маленького сумасшедшего непременно 
потянет взглянуть на такое зрелище. Он прошел вслед за процессией весь 
извилистый путь от Лондона до Вестминстера и до самого аббатства. Он бесконечно 
долго слонялся в толпе и, наконец, ничего не добившись, озабоченный, отошел 
прочь, обдумывая новый, лучший план. Углубившись в свои мысли, он не сразу 
заметил, что город остался далеко позади и день клонился к вечеру, а выйдя, 
наконец, из задумчивости, увидел, что находится за городом, невдалеке от реки, 
в живописной местности, где расположены были богатые усадьбы. Здесь не любят 
таких оборванцев, как он.

Погода стояла теплая; он растянулся на земле возле изгороди, чтобы отдохнуть и 
подумать. Скоро им овладела дремота; до него донеслись отдаленные глухие звуки 
пушечных выстрелов; он сказал себе: «Коронация кончилась», и тут же уснул. 
Перед тем он не отдыхал больше тридцати часов подряд. Проснулся он только на 
следующее утро.

Он поднялся разбитый, полумертвый от голода, умылся в реке, вдоволь напился 
воды, чтобы наполнить желудок, и заковылял к Вестминстеру, ругая себя за то, 
что потерял столько времени даром. Голод внушил ему новый план: он прежде всего 
попытается добраться до старого сэра Гэмфри Марло и возьмет у него взаймы 
несколько шиллингов, а потом… Но пока я этого довольно, потом будет время 
усовершенствовать и разработать новый план, сначала надо выполнить его первую 
часть.

Часов в одиннадцать он очутился у дворца и, хотя народа, пышно разодетого, 
кругом было много, он не остался незамеченным — благодаря своей одежде. Он 
пристально вглядывался в лицо каждого встречного, выискивая сострадательного 
человека, который согласился бы доложить о нем старому сэру Гэмфри; о том, 
чтобы попытаться самому проникнуть во дворец в таком виде, разумеется, не могло 
быть и речи.

Вдруг мимо него прошел мальчик для порки; увидав Майлса, он вернулся и еще раз 
прошел мимо, пристально вглядываясь.

«Если это не тот самый бродяга, о котором так беспокоится его величество, то я 
безмозглый осел… Хотя я, кажется, и всегда был ослом. Все приметы налицо. Не 
может быть, чтобы премудрый господь создал два таких страшилища сразу. Это было 
бы опасным перепроизводством чудес, ибо цена на них сильно упала бы. Как бы мне 
заговорить с ним!..»

Но тут сам Майлс Гендон вывел его из затруднения, потому что обернулся назад, 
почувствовав, что на него пристально смотрят. Подметив любопытство во взгляде 
мальчика, он сказал:

— Ты только что вышел из дворца; ты из придворных?

— Да, ваша милость!

— Ты знаешь сэра Гэмфри Марло?

Мальчик вздрогнул, от неожиданности и подумал про себя: «Боже! он спрашивает о 
моем покойном отце!»

Вслух он ответил:

— Хорошо знаю, ваша милость.

— Он там?

— Да, — сказал мальчик, и про себя прибавил: «в могиле».

— Не будешь ли ты так любезен сообщить ему мое имя и передать, что я желаю 
сказать ему два слова по секрету.

— Я охотно исполню ваше поручение, любезный сэр.

— В таком случае, скажи, что его дожидается Майлс Гендон, сын сэра Ричарда. Я 
буду тебе очень благодарен, мой добрый мальчик!