ей нравилось при жизни, и никто никогда там не спал.

Старушка сама наводила порядок в комнате, хотя у них было много негров, часто 
сидела там с шитьем и Библию тоже почти всегда читала там.

Так вот, я уже рассказывал про гостиную; на окнах там висели красивые занавески,
 белые, с картинками: замки, сплошь обвитые плющом, и стада на водопое. Там 
стояло еще старенькое пианино, набитое, по-моему, жестяными сковородками, и для 
меня первое удовольствие было слушать, как дочки поют «Расстались мы» или 
играют на нем «Битву под Прагой». Степы во всех комнатах были оштукатурены, на 
полу почти везде лежали ковры, а снаружи весь дом был выбелен. Он был в два 
флигеля, а между флигелями были настланы полы и сделана крыша, так что иногда 
там накрывали стол в середине дня, и место это было самое уютное и прохладное. 
Ничего не могло быть лучше! Да еще стряпали у них очень вкусно, и еды 
подавались целые горы!



Глава XVIII

Полковник Грэнджерфорд был, что называется, джентльмен, настоящий джентльмен с 
головы до пяток, и вся его семья была такая же благородная. Как говорится, в 
нем была видна порода, а это для человека очень важно, все равно как для 
лошади; я слыхал это от вдовы Дуглас, а что она была из первых аристократок у 
нас в городе, с этим никто даже и не спорил; и мой папаша тоже всегда так 
говорил, хотя сам-то он не породистей дворняги. Полковник был очень высокого 
роста, худой, смуглый, но бледный, без единой капли румянца; каждое утро он 
брил начисто все лицо; губы у него были очень тонкие, топкий нос с горбинкой и 
густые брови, а глаза черные-пречерные, и сидели они так глубоко, что смотрели 
на вас как будто из пещеры. Лоб у него был высокий, а волосы седые и длинные, 
до самых плеч. Руки – худые, с длинными пальцами. И каждый божий день он 
надевал чистую рубашку и полотняный костюм такой белизны, что смотреть больно. 
А по воскресеньям одевался в синий фрак с модными пуговицами. Он носил трость 
красного дерева с серебряным набалдашником. Шутить он не любил, ни-ни, и 
говорил всегда тихо. А доброты он был такой, что и сказать нельзя, – всякий 
сразу это видел и чувствовал к нему доверие. Улыбался он редко, и улыбка была 
приятная. Но уж если, бывало, выпрямится, как майский шест, и начинает метать 
молнии из-под густых бровей, то сначала хотелось поскорей залезть на дерево, а 
потом уже узнавать, в чем дело. Ему не приходилось никого одергивать: при нем 
все вели себя как следует. Все любили его общество, когда он бывал в духе: я 
хочу сказать, что при нем было хорошо, как при солнышко. Когда он хмурился, как 
грозовая туча, то гроза продолжалась какие-нибудь полминуты – и этим все 
кончалось, и потом целую неделю все было спокойно.

Когда он вместе со своей старушкой входил утром в столовую, все дети вставали 
со стульев, желали им доброго утра и не садились до тех пор, пока не сядут 
старики. После этого Том с Бобом подходили к буфету, где стоял графин, 
смешивали с водой стаканчик виски и подавали отцу, а он ждал со стаканом в 
руках, пока они не нальют себе; потом они кланялись и говорили: «За ваше 
здоровье, сударь! За ваше здоровье, сударыня!» – а старики слегка кивали 
головой и благодарили, и все трое пили. А потом Боб и Том наливали ложку воды 
на сахар и капельку виски или яблочной на дно всех стаканов и давали нам с 
Баком, и мы тоже пили за здоровье стариков.

Боб был самый старший, а Том – второй, оба высокие, широкоплечие молодцы, 
загорелые, с длинными черными волосами и черными глазами. Они одевались с 
головы до ног во все белое, как и полковник, и носили широкополые панамы.

Еще была мисс Шарлотта (лет двадцати пяти), высокая, гордая, величественная, но 
такая добрая, что и сказать нельзя, если ее не сердили. А когда рассердится, то 
взглянет, бывало, не хуже отца – просто душа уйдет в пятки. Собой она была 
красавица.

Ее сестра, мисс София, тоже была красавица, только совсем в другом роде: 
кроткая и тихая, как голубка; ей было всего двадцать лет.

У каждого из них был свой негр для услуг, и у Бака тоже. Моему негру делать 
было нечего, потому что я не привык, чтобы мне прислуживали, зато негру Бака не 
приходилось сидеть сложа руки.

Вот и все, что оставалось теперь от семьи, а прежде было еще три сына – их всех 
троих убили; и была еще Эммелина, которая умерла.

У старика было много ферм и около сотни негров. Иногда наезжали целой толпой 
гости верхом, за десять, за пятнадцать миль, гостили пять-шесть дней, пировали, 
катались по реке, днем устраивали пикники в лесу, а вечером танцевали в доме. 
По большей части это были все родственники. Мужчины приезжали в гости с ружьями.
 Господа все были видные, можно сказать.

В этих местах жил и еще один аристократический род, семей пять или шесть; почти