некуда…

– Выдрать бы тебя как следует! А ведь я еще одно письмо написала, что выезжаю; 
он, должно быть, и это письмо…

– Нет, оно только вчера пришло; я его еще не читала, но оно цело, лежит у меня.

Я хотел поспорить на два доллара, что не лежит, а потом подумал, что, может, 
лучше не спорить. И так ничего и не «казал.



Глава последняя

В первый же раз, как я застал Тома одного, я спросил его, для чего он затеял 
всю эту историю с побегом, что он намерен был делать, если бы побег ему удался 
и он ухитрился бы освободить негра, который был давным-давно свободен. А Том на 
это сказал, что если бы нам удалось благополучно увезти Джима, то мы проехались 
бы вниз по реке на плоту до самого устья – приключений ради, – он с самого 
начала так задумал, а после того Том сказал бы Джиму, что он свободен, и мы 
повезли бы его домой на пароходе, заплатили бы ему за трату времени, послали бы 
вперед письмо, чтобы все негры собрались его встречать, и в город бы его 
проводили с факелами и с музыкой, и после этого он стал бы героем, и мы тоже. А 
по-моему, и без этого все кончилось неплохо.

Мы в одну минуту освободили Джима от цепей, а когда тетя Салли с дядей Сайласом 
и тетя Полли узнали, как хорошо он помогал доктору ухаживать за Томом, они 
стали с ним ужасно носиться: устроили его как можно лучше, есть ему давали все, 
что он захочет, старались, чтобы он не скучал и ровно ничего не делал. Мы 
позвали Джима в комнату больного для серьезного разговора; и Том подарил ему 
сорок долларов за то, что он был узником и все терпел и так хорошо себя вел; а 
Джим обрадовался и не мог больше молчать:

– Ну вот, Гек, что я тебе говорил? Что я тебе говорил на Джексоновом острове? 
Говорил, что грудь у меня волосатая и к чему такая примета; а еще говорил, что 
я уже был один раз богатый и опять разбогатею; вот оно и вышло по-моему! Ну 
вот! И не говори лучше в другой раз, – примета, она и есть примета, попомни мое 
слово! А я все равно знал, что опять разбогатею, это уж как пить дать!

А после этого Том опять принялся за свое и пошел и пошел: давайте, говорит, 
как-нибудь ночью убежим все втроем, перерядимся и отправимся на поиски 
приключений к индейцам, на индейскую территорию, недельки на две, на три; а я 
ему говорю, ладно, это дело подходящее, только денег у меня нет на индейский 
костюм, а из дому вряд ли я получу, потому что отец, должно быть, уже вернулся, 
забрал все мои деньги у судьи Тэтчера и пропил их.

– Нет, не пропил, – говорит Том, – они все целы, шесть тысяч, и даже больше; а 
твой отец так и не возвращался с тех пор. Во всяком случае, когда я уезжал, его 
еще не было.

А Джим и говорит, да так торжественно:

– Он больше никогда не вернется, Гек!

Я говорю:

– Почему не вернется, Джим?

– Почему бы там ни было, не все ли равно, Гек, а только он больше не вернется.

Но я к нему пристал, и в конце концов он признался:

– Помнишь тот дом, что плыл вниз по реке? Там еще лежал человек, прикрытый 
одеялом, а я открыл и посмотрел, а тебя не пустил к нему? Ну вот, свои деньги 
ты получишь, когда понадобится, потому что это и был твой отец…

Том давно поправился и носит свою пулю на цепочке вместо брелока и то и дело 
лезет поглядеть, который час; а больше писать не о чем, и я этому очень рад, 
потому что если бы я раньше знал, какая это канитель – писать книжку, то 
нипочем бы не взялся, и больше уж я писать никогда ничего не буду. Я, должно 
быть, удеру на индейскую территорию раньше Тома с Джимом, потому что тетя Салли 
собирается меня усыновить и воспитывать, а мне этого не стерпеть. Я уж пробовал.


Конец.

С совершенным почтением Гек Финн.