приказал потушить все костры и не зажигать никакого огня, чтобы не спугнуть тех,
 кого он ждал. 
      А в открытом море, в роскошной каюте флагманского корабля испанцев, 
именитый, гордый, храбрый и несведущий адмирал держал военный совет, менее 
всего похожий на таковой, ибо этот флотоводец пригласил к себе капитанов 
эскадры только для того, чтобы навязать им свою волю. В глухую полночь, когда 
защитники Сент-Джона уснут, уверенные, что до утра им не приходится опасаться 
нападения, испанские корабли, миновав форт, с потушенными огнями незаметно 
войдут в бухту. Восход солнца застанет их уже на якоре в глубине бухты, 
примерно в миле от форта, и жерла их орудий будут наведены на город. 
      Так они сделают шах и мат антигуанцам! 
      Согласно этому плану испанцы и действовали: поставив паруса к ветру, 
который им благоприятствовал, и взяв рифы, чтобы идти бесшумно, корабли 
медленно продвигались вперед сквозь бархатистый мрак ночи. Флагманский корабль 
шел впереди, и вскоре вся эскадра приблизилась к входу в бухту, где мрак был 
еще более непроницаем и в узком проливе между высокими отвесными берегами вода 
казалась совсем черной. Здесь было тихо, как в могиле. И ни единого огонька. 
Лишь вдали, там, где волны набегали на берег, тускло белела фосфоресцирующая 
лента прибоя, и в мертвой этой тишине чуть слышен был мелодичный плеск волн о 
борт корабля. Флагманский галион был уже в двухстах ярдах от форта и от того 
места, где затонула "Атревида". Команда в напряженном молчании выстроилась у 
фальшборта: дон Мигель стоял на юте, прислонившись к поручням, неподвижный, 
словно статуя. Галион поравнялся с фортом, и дон Мигель в душе уже праздновал 
победу, когда внезапно киль флагмана со скрежетом врезался во что-то твердое: 
корабль, весь содрогаясь, продвинулся под все усиливающийся скрежет еще на 
несколько ярдов и стал -- казалось, лапа какого-то морского чудища пригвоздила 
его корпус к месту. А наполненные ветром паруса недвижного корабля громко 
хлопали и гудели, мачты скрипели, и трещали снасти. 
      И тогда, прежде чем адмирал успел понять, какая постигла его беда, 
вспышка пламени озарила левый борт судна, и тишина взорвалась ревом пушек, 
треском ломающегося рангоута и лопающихся снастей: орудия, снятые с "Арабеллы" 
и безмолвствовавшие до этой минуты за хорошо замаскированными земляными 
укреплениями, выпустили свои тридцатидвухфунтовые ядра с убийственно близкого 
расстояния в испанский флагманский корабль. Беспощадная точность попадания 
должна была бы открыть полковнику Коуртни, почему капитан Блад не пожалел 
пороха, чтобы затопить "Атревиду", -- ведь теперь, уже имея точный прицел, он 
мог палить во мраке наугад. 
      Лишь один ответный беспорядочный залп бортовых орудий дал куда-то в 
темноту флагманский корабль, после чего адмирал покинул свое разбитое судно, 
только потому еще державшееся на воде, что киль его крепко засел в остове 
затопленного корабля. Вместе с уцелевшими остатками своей команды адмирал 
поднялся на борт "Индианы" -- одного из фрегатов, который, не успев вовремя 
сбавить ход, врезался в корму флагмана. Так как скорость была невелика, фрегат 
не особенно пострадал, разбив себе только бушприт, а капитан фрегата не 
растерялся и тотчас отдал приказ убрать те немногие паруса, что были уже 
поставлены. 
      На счастье испанцев, береговые пушки в этот момент перезаряжались. Во 
время этой короткой передышки "Индиана" приняла на борт спасшихся с флагмана, а 
шлюп, который шел следом за "Индианой", быстро оценив положение, сразу же убрал 
все паруса, на веслах подошел к "Индиане", оттянул ее за корму от флагмана и 
вывел на свободное пространство, где второй фрегат, успевший лечь в дрейф, 
палил наугад по умолкшим береговым укреплениям. 
      Впрочем, он достиг этим лишь одного: открыл неприятелю свое 
местонахождение, и вскоре пушки загрохотали снова. Ядро одной из них довершило 
дело, разбив руль "Индианы", после чего фрегату пришлось взять ее на буксир. 
      Вскоре стрельба прекратилась с обеих сторон, и мирная тишина тропической 
ночи могла бы снова воцариться над Сент-Джоном, но уже все население города 
было на ногах и спешило на берег узнать, что произошло. 
      Когда занялась заря, на всем голубом пространстве Карибского моря не 
видно было ни единого корабля, кроме "Арабеллы", стоявшей на якоре в тени 
отвесного берегового утеса и принимавшей на борт снятые с нее для защиты города 
пушки, да флагманского галиона, сильно накренившегося на правый борт и 
наполовину ушедшего под воду. Вокруг разбитого флагманского корабля сновала 
целая флотилия маленьких лодок и пирог -- корсары спешили забрать все ценности, 
какие были на борту. Свои трофеи они свезли на берег: орудия и оружие, нередки 
очень дорогое, золотые и серебряные сосуды, золотой обеденный сервиз, два 
окованных железом сундука, в которых, по-видимому, хранилась казна эскадры -- 
около пятидесяти тысяч испанских реалов, -- а также много драгоценных камней, 
восточных ковров, одежды и роскошных парчовых покрывал из адмиральской каюты. 
Вся эта добыча была свалена в кучу возле укреплений для последующего дележа, 
согласно законам "берегового братства". 
      Когда вывоз трофеев с затопленного корабля был закончен, на берегу 
появилась упряжка мулов и остановилась возле драгоценной кучи. 
      -- Что это? -- спросил капитан Блад, находившийся поблизости. 
      -- От его благородия губернатора, -- отвечал негр, погонщик мулов. -- 
Чтобы, значит, перевезти все это. 
      Капитан Блад был озадачен. Оправившись от удивления, он сказал: 
      -- Весьма обязан, -- и распорядился нагружать добычу на мулов и везти на 
край мыса к лодкам, которые должны были доставить сокровища на борт "Арабел