вучала сила. -- Поглядите на этого мерзавца! -- обратился он к членам суда. 
-- Ведь свидетель показал, что несколько лет назад встречал его в Танжере как 
офицера французской армии. Вы слышали и признание самого подсудимого о том, что 
показания свидетеля правильны. 
      -- Я признаю это и сейчас. Но вместе с тем правильно также и то, что 
сказал я. Несколько лет мне пришлось быть солдатом, но раньше я был врачом и с 
января этого года, обосновавшись в Бриджуотере, вернулся к своей профессии 
доктора, что может подтвердить сотня свидетелей. 
      -- Не хватало еще тратить на это время! Я вынесу приговор на основании 
твоих же собственных слов, подлец! Еще раз спрашиваю: как ты, выдающий себя за 
врача, мирно занимавшегося практикой в Бриджуотере, оказался в армии Монмута? 
      -- Я никогда не был в этой армии. Ни один свидетель не показал этого и, 
осмеливаюсь утверждать, не покажет. Я не сочувствовал целям восстания и считал 
эту авантюру сумасшествием. С вашего разрешения, хочу спросить у вас: что мог 
делать я, католик, в армии протестантов? 
      -- Католик? -- мрачно переспросил судья, взглянув на него. -- Ты -- 
хныкающий ханжа-протестант! Должен сказать тебе, молодой человек, что я носом 
чую протестанта за сорок миль. 
      -- В таком случае, удивляюсь, почему вы, обладая столь чувствительным 
носом, не можете узнать католика на расстоянии четырех шагов. 
      С галерей послышался смех, немедленно умолкший после направленных туда 
свирепых взглядов судьи и криков судебного пристава. 
      Подняв изящную, белую руку, все еще сжимавшую носовой платок, и 
подчеркивая каждое слово угрожающим покачиванием указательного пальца, Джефрейс 
сказал: 
      -- Вопрос о твоей религии, мой друг, мы обсуждать не будем. Однако 
запомни, что я тебе скажу: никакая религия не может оправдать ложь. У тебя есть 
бессмертная душа. Подумай об этом, а также о том, что всемогущий бог, перед 
судом которого и ты, и мы, и все люди предстанем в день великого судилища, 
накажет тебя за малейшую ложь и бросит в бездну, полную огня и кипящей серы. 
Бога нельзя обмануть! Помни об этом всегда. А сейчас скажи: как случилось, что 
тебя захватили вместе с бунтовщиками? 
      Питер Блад с изумлением и ужасом взглянул на судью: 
      -- В то утро, ваша честь, меня вызвали к раненому лорду Гилдою. По долгу 
профессии я считал своей обязанностью оказать ему помощь. 
      -- Своей обязанностью? -- И судья с побелевшим лицом, перекошенным 
усмешкой, гневно взглянул на Блада. Затем, овладев собой, Джефрейс глубоко 
вздохнул и с прежней мягкостью сказал: -- О, мой бог! Нельзя же так испытывать 
наше терпение. Ну хорошо. Скажите, кто вас вызывал? 
      -- Находящийся здесь Питт. Он может подтвердить мои слова. 
      -- Ага! Подтвердит Питт, уже сознавшийся в своей измене. И это -- ваш 
свидетель? 
      -- Здесь находится и Эндрью Бэйнс. Он скажет то же самое. 
      -- Дорогому Бэйнсу еще предстоит самому ответить за свои прегрешения. 
Полагаю, он будет очень занят, спасая свою собственную шею от веревки. Так, 
так! И что все ваши свидетели? 
      -- Почему же все, ваша честь? Можно вызвать из Бриджуотера и других 
свидетелей, которые видели, как я уезжал вместе с Питтом на крупе, его лошади. 
      -- О, в этом не будет необходимости, -- улыбнулся верховный судья. -- Я 
не намерен тратить на вас время. Скажите мне только одно: когда Питт, как вы 
утверждаете, явился за вами, знали ли вы, что он был сторонником Монмута, в чем 
он уже здесь сознался? 
      -- Да, ваша честь, я знал об этом. 
      -- Вы знали! Ага! -- И верховный судья грозно посмотрел на присяжных 
заседателей, съежившихся от страха. -- И все же, несмотря на это, вы поехали с 
ним? 
      -- Да, я считал святым долгом оказать помощь раненому человеку. 
      -- Ты называешь это святым долгом, мерзавец?! -- заорал судья. -- Боже 
милосердный! Твой святой долг, подлец, служить королю и богу! Но не будем 
говорить об этом. Сказал ли вам этот Питт, кому именно нужна была ваша помощь? 
      -- Да, лорду Гилдою. 
      -- А знали ли вы, что лорд Гилдой был ранен в сражении и на чьей стороне 
он сражался? 
      -- Да, знал. 
      -- И тем не менее, будучи, как вы нас пытаетесь убедить, лояльным 
подданным нашего короля, вы отправились к Гилдою? 
      На мгновение Питер Блад потерял терпение. 
      -- Меня занимали его раны, а не его политические взгляды! -- сказал он 
резко. 
      На галереях и даже среди присяжных заседателей раздался одобрительный 
шепот, который лишь усилил ярость верховного судьи. 
      -- Господи Исусе! Жил ли еще когда-либо на свете такой бесстыжий злодей, 
как ты? -- И Джефрейс повернул свое мертвенно-бледное лицо к членам суда. -- Я 
обращаю ваше внимание, господа, на отвратительное поведение этого подлого 
изменника. Того, в чем он сам сознался, достаточно, чтобы повесить его десять 
раз... Ответьте мне, подсудимый, какую цель вы преследовали, мороча капитана 
Гобарта враньем о высоком сане изменника Питта? 
      -- Я хотел спасти его от виселицы без суда. 
      -- Какое вам было дело до этого негодяя? 
      -- Забота о справедливости -- долг каждого верноподданного, -- спокойно 
сказал Питер Блад. -- Несправедливость, со