зал: -- Я должен заявить, что не сделал ничего, о чем 
говорится в обвинительном заключении. Меня можно обвинить только в недостатке 
терпения во время двухмесячного пребывания в зловонной тюрьме, где мое здоровье 
и моя жизнь подвергались величайшей опасности... 
      Он мог бы сказать еще многое, но верховный судья прервал его мягким, даже 
жалобным голосом: 
      -- Я вынужден прервать вас. Мы ведь обязаны соблюдать общепринятые 
судебные нормы. Как я вижу, вы не знакомы с судебной процедурой? 
      -- Не только не знаком, но до сих пор был счастлив в своем неведении. 
Если бы это было возможно, я вообще с радостью воздержался бы от подобного 
знакомства. 
      Слабая улыбка на мгновенье скользнула по грустному лицу верховного судьи. 

      -- Я верю вам. Вы будете иметь возможность сказать все, что хотите, когда 
выступите в свою защиту. Однако то, что вам хочется сказать сейчас, и неуместно 
и незаконно. 
      Блад, удивленный и обрадованный явной симпатией и предупредительностью 
судьи, выразил согласие, чтобы его судили бог и страна [12]. Вслед за этим 
клерк, помолившись богу и попросив его помочь вынести справедливый приговор, 
вызвал Эндрью Бэйнса, приказал ему поднять руку и ответить на обвинение. От 
Бэйнса, признавшего себя невиновным, клерк перешел к Питту, и последний дерзко 
признал свою вину. Верховный судья оживился. 
      -- Ну, вот так будет лучше, -- сказал он, и его коллеги в пурпурных 
мантиях послушно закивали головами. -- Если бы все упрямились, как вот эти 
несомненные бунтовщики, заслуживающие казни, -- и он слабым жестом руки указал 
на Блада и Бэйнса, -- мы никогда бы не закончили наше дело. 
      Зловещее замечание судьи заставило всех присутствующих содрогнуться. 
После этого поднялся Полликсфен. Многословно изложив существо дела, по которому 
обвинялись все трое подсудимых, он перешел к обвинению Питера Блада, дело 
которого разбиралось первым. 
      Единственным свидетелем обвинения был капитан Гобарт. Он живо обрисовал 
обстановку, в которой он нашел и арестовал трех подсудимых вместе с лордом 
Гилдоем. Согласно приказу своего полковника, капитан обязан был повесить Питта 
на месте, если бы этому не помешала ложь подсудимого Блада, который заявил, что 
Питт является пэром и лицом, заслуживающим внимания. 
      По окончании показаний капитана лорд Джефрейс посмотрел на Питера Блада: 
      -- Есть ли у вас какие-либо вопросы к свидетелю? 
      -- Никаких вопросов у меня нет, ваша честь. Он правильно изложил то, что 
произошло. 
      -- Рад слышать, что вы не прибегаете к уверткам, обычным для людей вашего 
типа. Должен сказать, что никакие увиливания вам здесь и не помогли бы. В конце 
концов, мы всегда добьемся правды. Можете не сомневаться. 
      Бэйнс и Питт, в свою очередь, подтвердили правильность показаний капитана.
 Верховный судья, вздохнув с облегчением, заявил: 
      -- Ну, если все ясно, так, ради бога, не будем тянуть, ибо у нас еще 
много дел. -- Сейчас уже в его голосе не осталось и признаков мягкости. -- Я 
полагаю, господин Полликсфен, что, коль скоро факт подлой измены этих трех 
мерзавцев установлен и, более того, признан ими самими, говорить больше не о 
чем. 
      Но тут прозвучал твердый и почти насмешливый голос Питера Блада: 
      -- Если вам будет угодно выслушать, то говорить есть о чем. 
      Верховный судья взглянул на Блада с величайшим изумлением, пораженный его 
дерзостью, но затем изумление его сменилось гневом. На неестественно красных 
губах появилась неприятная, жесткая улыбка, исказившая его лицо. 
      -- Что еще тебе нужно, подлец? Ты опять будешь отнимать у нас время 
своими бесполезными увертками? 
      -- Я бы хотел, чтобы ваша честь и господа присяжные заседатели выслушали, 
как это вы мне обещали, что я скажу в свою защиту. 
      -- Ну что же... Послушаем... -- Резкий голос верховного судьи внезапно 
сорвался и стал глухим. Фигура судьи скорчилась. Своей белой рукой с набухшими 
синими венами он достал носовой платок и прижал его к губам. Питер Блад понял 
как врач, что Джефрейс испытывает сейчас приступ боли, вызванной разрушающей 
его болезнью. Но судья, пересилив боль, продолжал: -- Говори! Хотя что еще 
можно сказать в свою защиту после того, как во всем признался? 
      -- Вы сами об этом будете судить, ваша честь. 
      -- Для этого я сюда и прислан. 
      -- Прошу и вас, господа, -- обратился Блад к членам суда, которые 
беспокойно задвигались под уверенным взглядом его светло-синих глаз. 
      Присяжные заседатели смертельно боялись Джефрейса, ибо он вел себя с ними 
так, будто они сами были подсудимыми, обвиняемыми в измене. 
      Питер Блад смело вышел вперед... Он держался прямо и уверенно, но лицо 
его было мрачно. 
      -- Капитан Гобарт в самом деле нашел меня в усадьбе Оглторп, -- сказал 
Блад спокойно, -- однако он умолчал о том, что я там делал. 
      -- Ну, а что же ты должен был делать там в компании бунтовщиков, чья вина 
уже доказана? 
      -- Именно это я и прошу разрешить мне сказать. 
      -- Говори, но только короче. Если мне придется выслушать все, что здесь 
захотят болтать собакипредатели, нам нужно будет заседать до весны. 
      -- Я был там, ваша честь, для того, чтобы врачевать раны лорда Гилдоя. 
      -- Что такое? Ты хочешь сказать нам, что ты доктор? 
      -- Да, я окончил Тринити-колледж в Дублине. 
      -- Боже милосердный! -- вскричал Джефрейс, в голосе которого вновь 
за