дого испанца, капитан Блад с удовлетворением подумал, что отпрыск дона 
Диего в достаточной степени обладает чувством сыновней привязанности. 
      Позже Блад признавался, что на мгновение его разум возмутился против 
выработанного им жестокого плана. И для того чтобы прогнать это чувство, он 
вызвал в себе воспоминание о злодействах испанцев в Бриджтауне. Он припомнил 
побледневшее личико Мэри Трэйл, когда она в ужасе спасалась от 
насильника-головореза, которого он убил; он вспомнил и другие, не поддающиеся 
описанию картины этого кошмарного дня, и это укрепило угасавшую в нем твердость.
 Бесчувственные, кровожадные испанцы, со своим религиозным фанатизмом, не имели 
в себе даже искры той христианской веры, символ которой был водружен на мачте 
приближавшегося к ним корабля. Еще минуту назад мстительный и злобный дон Диего 
утверждал, будто господь бог благоволит к католической Испании. Ну что ж, дон 
Диего будет сурово наказан за это заблуждение. 
      Почувствовав, что твердость вернулась в его сердце, Блад приказал Оглу 
зажечь фитиль и снять свинцовый фартук с запального отверстия пушки, к жерлу 
которой был привязан дон Диего. И когда Эспиноса-младший разразился новыми 
проклятиями, перемешанными с мольбой, Блад круто повернулся к нему. 
      -- Молчи! -- гневно бросил он. -- Молчи и слушай! Я вовсе не имею 
намерения отправить твоего отца в ад, как он этого заслуживает. Я не хочу 
убивать его, понимаешь? 
      Удивленный таким заявлением, сын дона Диего сразу же замолчал, и капитан 
Блад заговорил на том безупречном испанском языке, которым он так блестяще 
владел, к счастью как для дона Диего, так и для себя: 
      -- Из-за подлого предательства твоего отца мы попали в тяжкое положение. 
У нас есть все основания опасаться, что этот испанский корабль захватит "Синко 
Льягас". И тогда нас ждет гибель. Так же как твой отец опознал флагманский 
корабль своего брата, так и его брат, конечно, уже узнал "Синко Льягас". Когда 
"Энкарнасион" приблизится к нам, то твой дядя поймет, что именно здесь 
произошло. Нас обстреляют или возьмут на абордаж. Твой отец знал, что мы не в 
состоянии драться, потому что нас слишком мало, но мы не сдадимся без боя, а 
будем драться! -- Он положил руку на лафет пушки, к которой был привязан дон 
Диего. -- Ты должен ясно представить себе одно: на первый же выстрел с 
"Энкарнасиона" ответит вот эта пушка. Надеюсь, ты понял меня? 
      Дрожащий от страха Эспиноса-младший взглянул в беспощадные глаза Блада, и 
его оливковое лицо посерело. 
      -- Понял ли я? -- запинаясь, пробормотал юноша. -- Но что я должен 
понять? Если есть возможность избежать боя и я могу помочь вам, скажите мне об 
этом. 
      -- Боя могло бы и не быть, если бы дон Диего де Эспиноса лично прибыл на 
борт корабля своего брата и заверил его, что "Синко Льягас" по-прежнему 
принадлежит Испании, как об этом свидетельствует его флаг, и что на борту 
корабля все в порядке. Но дон Диего не может отправиться лично к брату, так как 
он... занят другим делом. Ну, допустим, у него легкий приступ лихорадки и он 
вынужден оставаться в своей каюте. Как его сын ты можешь передать все это 
своему дяде и засвидетельствовать ему свое почтение. Ты поедешь с шестью 
гребцами-испанцами, из которых сам отберешь наименее -- болтливых, а я, знатный 
испанец, освобожденный вами на Барбадосе из английского плена, буду 
сопровождать тебя. Если я вернусь живым и если ничто не помешает нам 
беспрепятственно отплыть отсюда, дон Диего останется жить, так же как и все вы. 
Но если случится какая-либо неприятность, то бой с нашей стороны, как я уже 
сказал, начнется выстрелом вот из этой пушки, и твой отец станет первой жертвой 
схватки. 
      Он умолк. Из толпы его товарищей послышались возгласы одобрения, а 
испанские пленники заволновались. Эспиноса-младший, тяжело дыша, ожидал, что 
отец даст ему какие-то указания, но дон Диего молчал. Видимо, мужество покинуло 
его в этом жестоком испытании, и он предоставлял решение сыну, так как, 
возможно, не рискнул советовать ему отвергнуть предложение Блада или, по всей 
вероятности, посчитал для себя унизительным убеждать сына согласиться с ним. 
      -- Ну, хватит! -- сказал Блад. -- Теперь тебе все понятно. Что ты 
скажешь? 
      Дон Эстебан провел языком по сухим губам и дрожащей рукой вытер пот, 
выступивший у него на лбу. Он в отчаянии взглянул на отца, словно умоляя его 
сказать что-нибудь, но дон Диего продолжал молчать. Юноша всхлипнул, и из его 
горла вырвался звук, похожий на рыдание. 
      -- Я... согласен, -- ответил он наконец и повернулся к испанцам. -- И вы..
. вы тоже согласны! -- с волнением и настойчивостью произнес он. -- Ради дона 
Диего, ради меня, ради всех нас. Если вы не согласитесь, то с нами расправятся 
без всякой пощады. 
      Поскольку дон Эстебан дал согласие, а их командир не приказывал им 
сопротивляться, то зачем же им было проявлять какой-то бесполезный героизм? Не 
раздумывая, они ответили, что сделают все, как нужно. 
      Блад отвернулся от них и подошел к дону Диего: 
      -- Очень сожалею, что я вынужден оставить вас на некоторое время в таком 
неудобном положении... -- Тут он на секунду прервал себя, нахмурился, 
внимательно поглядел на своего пленника и после этой едва заметной паузы 
продолжал: -- Но я думаю, что вам уже нечего опасаться. Надеюсь, худшее не 
случится. 
      Дон Диего продолжал молчать. 
      Питер Блад ещ