трагедии, в которой должен был сыграть роль жертвы. Эти люди бесспорно готовили 
покушение на мою жизнь. Их было четверо, и ни одного из них я никогда ничем 
серьезно не обидел. Я знал, что все четверо никогда не любили меня. Впрочем, у 
Спенса и Уильямса не было причин для обиды, разве что давнишняя мальчишеская 
ссора, давно забытая мной. Но они действовали под влиянием Ринггольда. Что 
касается мулата, то я понимал причину его вражды ко мне – это была вражда не на 
жизнь, а на смерть!
Но каков Аренс Ринггольд! Он явно был главой заговора и замышлял убить меня. 
Образованный человек, равный мне по положению в обществе, джентльмен!
Я знал, что он всегда недолюбливал меня, а за последнее время возненавидел еще 
больше. Мне известна была и причина. Я стоял преградой на пути к его браку с 
моей сестрой. По крайней мере, так думал он сам. И он был прав: с тех пор как 
умер отец, я стал принимать гораздо большее участие в семейных делах. Я открыто 
заявил, что с моего согласия Ринггольд никогда не будет мужем моей сестры. Я 
понимал, что он разозлен, но не мог даже представить себе, что гнев способен 
толкнуть человека на такой дьявольский замысел.
Выражения: «он стоит нам поперек дороги», «мамашу будет легко уломать», «когда 
я стану хозяином их плантации» – ясно говорили о намерении заговорщиков 
устранить меня, убить из-за угла.
– Хо! Хо! Молодой мико теперь может сойти, – вдруг раздался голос. – Плохие 
люди ушли. Хорошо! Скорей спускайся вниз, хорошенький мико, скорей!
Я поспешно повиновался и снова очутился перед безумной королевой.
– Теперь ты веришь Хадж-Еве, молодой мико? Видишь, что у тебя есть враги, целых 
четыре врага, что твоя жизнь в опасности?
– Ты спасла мне жизнь, Хадж-Ева! Как мне отблагодарить тебя?
– Будь верен ей… верен… верен…
– Кому?
– Великий Дух! Он уже забыл ее! Вероломный молодой мико! Вероломный 
бледнолицый! Зачем я спасла тебя? Зачем я не позволила твоей крови пролиться на 
землю?
– Ева!
– Плохо! Плохо! Бедная лесная птичка! Самая красивая из всех птичек! Ее сердце 
изойдет кровью и умрет, а разум покинет ее!
– Ева, объясни же, в чем дело?
– Плохо! Пусть он лучше умрет, чем бросит ее! Хо, хо! Неверный бледнолицый, о, 
если бы он умер, прежде чем разбил сердце бедной Евы! Тогда Ева потеряла бы 
только свое сердце. А голова, голова – это хуже! Хо, хо хо!
Зачем я поверила нежным словам И с белым бродила…
– Ева! – воскликнул я с таким жаром, что это заставило ее прервать свою 
безумную песню. – Скажи, о ком ты говоришь?
– Великий Дух, послушай, что он говорит! О ком? О ком? Здесь больше, чем одна. 
Хо, хо, хо! Больше, чем одна, а верный друг забыт. Что может сказать Ева? Какую 
историю может она рассказать? Бедная птичка! Ее сердце изойдет кровью, а разум 
помешается. Хо, хо, хо! Будут две Хадж-Евы, две безумные королевы микосоков!
– Ради всего святого, не томи ты меня! Милая, добрая Ева, скажи, о ком ты 
говоришь? Неужели о…
Заветное имя было готово слететь у меня с языка, но я все не решался произнести 
его.
Я страшился задать вопрос, страшился получить отрицательный ответ.
Но долго колебаться я не мог: я зашел слишком далеко, чтобы отступать, и я 
слишком долго терзал свое тоскующее сердце. Дольше ждать я был не в силах. А 
Ева могла рассеять мои сомнения, и я решился спросить ее:
– Не говоришь ли ты о Маюми?
Несколько мгновений безумная молча глядела на меня.
Я не мог проникнуть в тайну ее глаз: последние пять минут в них блистали упрек 
и презрение. Когда я произнес эти слова, ее лицо выразило крайнее изумление, а 
затем глаза ее пристально устремились на меня, будто пытаясь угадать мои мысли.
– Если это Маюми, – продолжал я, не ожидая ее ответа, увлеченный вновь 
вспыхнувшим чувством, – то знай, что я люблю ее – люблю Маюми!
– Ты любишь Маюми? Все еще любишь ее? – быстро спросила Хадж-Ева.
– Клянусь жизнью…
– Нет! Нет! Не клянись! Это его клятва. А он изменил! Скажи еще раз, мой 
молодой мико, скажи, что ты говоришь правду, но не клянись…
– Я говорю правду, чистую правду!
– Хорошо! – радостно воскликнула безумная. – Мико сказал правду. Бледнолицый 
мико правдив, и красавица будет счастлива…
Мы юной любви вспоминаем дни Под пальмами вдвоем…
Ты вновь на свою голубку взгляни, На дикую птичку взгляни, На нежную птичку 
взгляни!
Она вместе с другом в прохладной тени, И нежно лепечут в чаще они, И нет никого 
кругом!!!

– Тише, читта-мико! – воскликнула она, снова обращаясь к гремучей змее. – И ты, 
окола-читта
note 55
. Успокойтесь вы обе. Это не враг. Спокойно, или я размозжу вам головы…

– Добрая Ева!
– А, ты называешь меня доброй Евой! Но, может быть, наступит день, когда ты 
назовешь меня злой. – Затем, возвысив голос, она продолжала очень серьезно: –