на их берегах.
Наше знакомство с молодым Пауэллом постепенно перешло в тесную дружбу. Мы 
встречались почти каждый день на озере или в лесу, вместе охотились и 
подстрелили немало оленей и диких индеек. Мой друг был уже опытным охотником, и 
я узнал от него много лесных тайн. Впрочем, охота теперь не так уж привлекала 
меня.
Я предпочитал тот час, когда она кончалась. На обратном пути я заходил к 
индейцам и выпивал у них из резной тыквы несколько глотков подслащенного медом 
«конте». Этот напиток казался мне еще слаще от улыбки той, которая мне его 
подносила,
– от улыбки Маюми!
Несколько недель – как быстро они промелькнули! – я провел будто во сне. 
Никакая радость в дальнейшей жизни не могла сравниться с этим блаженным 
временем. Слава и власть дают лишь удовлетворение, одна любовь дарует 
блаженство – самое чистое и сладостное в ее первом расцвете.
Виргиния часто сопровождала меня в этих прогулках по диким лесам. Она полюбила 
леса и говорила мне, что с наслаждением блуждает в зеленых чащах. Иногда я 
предпочел бы пойти один, но не хватало духу ей отказать. Она привязалась к 
Маюми, и в этом не было ничего удивительного.
Маюми тоже полюбила сестру, хотя между девушками не было ни малейшего сходства 
ни по характеру, ни по наружности. Виргиния была блондинка с золотистыми 
волосами, Маюми – смуглянка с черными косами. Сестра была робка, как голубка; 
индианка – смела, как сокол. Впрочем, такой контраст, быть может, еще больше 
укреплял их дружбу. Это часто встречается в жизни.
В моем отношении к обеим девушкам не было никакой логической 
последовательности: я любил сестру за ее мягкость и нежность, а Маюми, наоборот,
 привлекала меня своей дерзкой отвагой. Конечно, эти чувства были совершенно 
различны, как не похожи были и те, кто их вызывал.
Пока мы с Пауэллом охотились, наши сестры оставались дома или гуляли в поле, в 
роще или в саду. Они играли, пели и читали. Маюми, несмотря на свою одежду, 
вовсе не была дикаркой. У нее были книги и гитара (вернее, нечто вроде 
мандолины), оставшаяся после ухода испанцев. Маюми умела читать и играла на 
гитаре. По своему умственному развитию она была достойной подругой даже для 
дочери гордого Рэндольфа. Молодой Пауэлл получил такое же, как и я, если даже 
не лучшее, образование. Их отец не пренебрегал своим родительским долгом.
Ни мне, ни Виргинии и в голову не приходила мысль о каком-нибудь неравенстве. 
Мы жаждали, мы стремились к дружбе с молодыми индейцами. Мы оба были слишком 
юны, чтобы иметь хоть какое-нибудь представление о кастовых предрассудках, и 
следовали только побуждениям своей неиспорченной натуры. Мы и не думали о том, 
что делаем что-то непозволительное.
Девушки часто ходили с нами в лес, и мы, охотники, не возражали. Не всегда мы 
гонялись за быстрыми оленями, часто мы охотились на белок и других мелких 
зверьков. И тогда наши сестры, конечно, могли сопровождать нас. Что касается 
Маюми, то она была прирожденной охотницей и смелой наездницей. Она любила 
мчаться на коне сломя голову. Зато моя сестра только еще робко начинала учиться 
верховой езде.
Увлекшись охотой на белок, я стал часто оставлять собак дома и редко приносил 
домой дичь. В своих походах мы не ограничивались только лесом: часто и водяная 
птица на озере – ибисы, цапли и белые журавли становились жертвами нашего 
охотничьего пыла.
На озере был чудесный островок – не тот, который стал ареной недавней трагедии, 
а другой, подальше, недалеко от устья реки. Он был довольно большой, холмистый 
посередине и весь порос вечнозелеными деревьями – дубами, магнолиями, 
звездчатым анисом и дикими апельсиновыми деревьями. Все это были уроженцы 
Флориды. Там можно было встретить кусты желтодревника с яркими желтыми цветами, 
ароматный ярко-красный дерен и много других благоухающих растений.
Величественные пальмы высоко поднимались над всеми деревьями, и их широкие 
зонтикообразные кроны как бы создавали второй ярус густой зелени.
Однако, как тесно ни росли деревья, здесь не было непроходимой чащи. Правда, 
кое-где ползучие лианы и чужеядные растения – эпифиты, или паразиты, – 
преграждали путь, а между ними вились огромные изглоданные лозы дикого 
винограда, переплетались кусты хинина и сарсапариллы, цвели бегонии, бромелии и 
пахучие орхидеи. Но самые большие деревья стояли поодиночке, а между ними 
расстилались красивые лужайки, усыпанные цветами и покрытые травой.
Чудесный островок лежал как раз на полпути между нашими домами, и мы с Пауэллом 
часто встречались и охотились именно здесь. В ветвях мелькали белки, взлетали 
дикие индейки, иногда через прогалины пробегали олени, а с берегов озера мы 
охотились на водоплавающую дичь, которая беззаботно резвилась на озере. 
Несколько раз мы встречались на этой нейтральной земле, и наши сестры всегда 
сопровождали нас. Они полюбили этот восхитительный уголок. Обыкновенно, 
взобравшись на пригорок, они скрывались в тени какой-нибудь высокой пальмы, 
тогда как мы, охотники, бродили внизу, где было больше дичи, и тогда в лесу 
гремело эхо наших выстрелов. Обычно, когда нам надоедало охотиться, мы тоже 
поднимались на холм, чтобы похвастать перед девушками своей добычей, особенно 
если нам удавалось подстрелить какую-нибудь редкую птицу, вызывавшую у них 
любопытство и восторг.
Эта охота – успешная или неудачная – надоедала мне раньше, чем моему другу. Мне 
больше нравилось отдыхать на мягкой траве возле наших девушек. Голос Маюми 
звучал для меня слаще винтовочных выстрелов, а любоваться ее глазами было куда 
приятнее, чем высматривать дичь.