другую. Почему во время этого безумного аттракциона у пассажиров 
головы не отваливаются, остается загадкой…

И вот, наконец, дилижанс добирается до одной из редких в пампе почтовых станций.
 Совершенно обессилевших лошадей меняют на свежих, несмотря на то, что те 
протестуют — отфыркиваются и встают на дыбы. Гонка по пампе начинается снова, 
все в том же безумном темпе…

Весной и осенью, когда трава в пампе сочна и вкусна, лошади стойко переносят 
все тяготы пути и немилосердного с собой обращения. Но когда безжалостное 
палящее солнце высушивает землю и превращает шелковистую зелень травы в 
мертвенно шуршащий, лишенный всякой окраски сухостой, лошади выбиваются из 
последних сил, таща тяжелый экипаж. Если в таком состоянии попытаться заставить 
их перейти на быстрый аллюр, они просто упадут замертво, и все. И это никакая 
не натяжка, а суровая правда: с тихой покорностью и выражением трагической 
обреченности во взгляде лошади ложатся на землю и вскоре испускают дух. Во 
время агонии их конечности судорожно дергаются, глаза наливаются кровью, 
челюсти оголяются. Стервятники, эти санитары пампы, уже тут как тут, заранее 
облюбовывают для себя наиболее аппетитные части тела несчастного животного, 
которые будут потом грубо, с отвратительной жадностью рвать своими зловещими 
клювами. Уже через несколько часов после смерти лошади на земле остается только 
ее обглоданный скелет. А ведь это существо еще недавно преданно и даже, я бы 
сказал, радостно служило человеку, загнавшему его ради какой-то своей прихоти 
или корысти, а может, и просто так, по глупости. Но если кому-нибудь вдруг 
придет в голову произнести вот эти самые слова перед аргентинцами, увы, он не 
встретит ни понимания, ни сочувствия…

Дилижанс — именно такой, какой я описывал, то есть совершенно дикого вида, за 
долгую жизнь которого лошадей было загнано тьма тьмущая, и обгонял сейчас 
доктора Моргенштерна, его слугу Фрица и дона Пармесана. Пеон чуть приотстал от 
упряжки и полюбопытствовал:

— Куда направляетесь, сеньоры?

— К форту Тио, ваша милость, — ответил хирург.

— И мы туда же! Не желаете ли, сеньоры, чтобы я предупредил коменданта форта о 
вашем скором прибытии?

— Да, мы были бы вам очень обязаны в этом случае, сеньор, — ответил ему доктор.

И, кивнув, пеон резко дал шпоры своей лошади, у которой шла пена изо рта, и 
устремился вдогонку за мчащимся экипажем — только его и видели.

— Ну и ну! — сказал Фриц, осуждающе покачав головой. — У нас в Германии такой 
жестокий лошадник очень быстро бы остался без работы. А этого еще именуют «ваша 
милость». Скажите, пожалуйста, какая важная персона! Герр доктор, а что вы 
думаете па поводу обращения с лошадьми в Аргентине?

— Мне нечего сказать тебе, дорогой Фриц, — грустно ответил ему доктор. — Ты 
ведь и сам хорошо знаешь, что я осуждаю жестокость по отношению к животным. Но 
когда я пытаюсь понять людей, проявляющих эту жестокость, то мне приходит в 
голову вот что: таковы правила, по которым жили их предки, а теперь живут и они,
 привыкшие к такому обращению с лошадьми с детства. Что поделаешь, они, 
несмотря на свою вежливость с людьми, и не подозревают о том, что по-настоящему 
интеллигентный человек любит и бережет все живое, а не только себе подобных. 
Древние римляне называли это благородное свойство человеческой души 
«перспиенция».

Жестокие люди, однако, находились и среди них. Увы… Человек не совершенен, мой 
друг, таким он был во все времена, таким и останется.

Доктор наверняка ответил бы на вопрос Фрица с гораздо большим негодованием, 
если бы не был таким уставшим. Ему было очень неловко перед своими спутниками 
за свое неумение сидеть в седле, и он молил Бога, чтобы они не заметили, что 
отдых требуется не только его лошади, но и ему самому. Во второй половине дня 
путешественники сделали еще один привал, но, несмотря на это, вопреки опасениям 
дона Пармесана все же к вечеру добрались до форта Тио.

В Аргентине, как вы, мои читатели, уже поняли, многие привычные нам понятия и 
явления приобретают порой весьма своеобразные и неповторимые черты, присущие 
только этой прекрасной и удивительной стране. Вот и в понятие «форт» здесь 
вкладывают не совсем тот смысл, что в других странах, в частности, в 
государствах Северной Америки. Форт Тио представлял собой не очень большую 
площадку, густо обсаженную колючими кактусами — живой изгородью. На этой 
площадке разместились несколько убогих ранчо, которые служили казармой для 
человек двадцати солдат во главе со своим командиром, лейтенантом, исполнявшим 
обязанности коменданта этой, в о