ельным лежанием в темноте. Моя догадка тут же подтвердилась — 
издалека донеслось четырехкратное кваканье.

Не пора ли и мне подумать об отступлении? Момент был подходящий, поскольку 
индейцы, оживленно беседуя, расходились по местам, и вряд ли кто из них обратил 
бы внимание на чуть шевельнувшийся пучок камышей. Но мне не хотелось покидать 
столь выгодную позицию, и к тому же сейчас должен последовать обмен мнениями 
между вождем и его приближенными. Я решил остаться, рассудив, что смогу улучить 
удобную минуту и позже. В лагере еще не ужинали, и это внушало мне определенные 
надежды. При раздаче мяса не обойдется без шума и суеты, все будут заняты 
мыслью о еде — тут я и ускользну. А пока можно возобновить наблюдение.

Вождь, видимо, был немало раздражен тем, что старик вмешался в его беседу с 
молодым воином, и сейчас обратился к нему с такими словами:

— Мой брат, наверное, не подумал о том, как страдает достоинство вождя, если 
кто-то осмеливается спорить с ним, да еще получает в этом споре поддержку?

— Достоинство вождя может пострадать только от действий самого вождя, — 
спокойно ответил седоволосый индеец. — Все мы убеждены, что Олд Шеттерхэнд 
всегда остается верен своему слову, и лишь ты уверяешь, будто это не так.

— Просто я знаю эту белую собаку.

— Но ведь и мы его знаем. На его языке еще никогда не жила ложь.

— Да, но этот язык умеет говорить так хитро, как ни один другой. Он честнее 
прочих бледнолицых, но когда ему нужно кого-нибудь перехитрить, он становится 
изворотливее любой лисы. Слова его подобны утренней заре, за которой может 
последовать и солнечный, и пасмурный день. Он не лжет, это верно; он держит 
свои обещания; но на свой лад — как желательно ему, а не его противникам. Слова,
 сказанные им для вражеских ушей, все равно что пороховые зерна, — их надо 
взвесить, прежде чем высыпать в ствол ружья.

— Значит, вождь Вупа-Умуги думает, что обещание не преследовать наших воинов 
может иметь и какое-то другое толкование, понятное только Олд Шеттерхэнду?

— Нет. Он не пойдет по их следам. Но он не дал бы такого обещания, если бы не 
знал другой дороги.

— Но ее не существует!

— Так думает мой старший брат; я же думаю иначе, хотя также не видел ее. 
Вспомни, что говорят об Олд Шеттерхэнде: ему известно все, что он хочет знать. 
Или ему и вправду помогают злые духи? Я уверен: существование нашего лагеря у 
Саскуан-куи для него не тайна.

— Невозможно! Кто мог бы рассказать ему об этом? Но даже если бы он каким-то 
образом узнал о нашем лагере — разве это достаточная причина, чтобы он 
стремился сюда попасть?

— Он хочет освободить пленника.

— Разве они знакомы?

— Не знаю.

— Неужели они столь близкие друзья, что Олд Шеттерхэнд готов ради него 
рисковать собственной жизнью?

— Он готов идти на выручку любому бледнолицему.

— Даже имея при себе лишь одиннадцать человек против ста пятидесяти воинов?

— Олд Шеттерхэнд никогда не считает своих врагов. Да и зачем ему это? У него 
волшебное ружье, стреляющее без остановки. И все же он часто уклоняется от боя 
—