о моя голова оказалась 
внутри. Раздвинув стебли, я устроил себе щели для обзора и вошел в воду.

Я то шел по дну, то пускался вплавь. Двигался я по необходимости очень медленно,
 все время следя за тем, чтобы сооружение у меня на голове не колыхалось и 
оставалось на одной и той же высоте, вровень с прибрежным тростником. Костер на 
берегу служил прекрасным ориентиром, и я знал, что распознать мой трюк, да еще 
в темноте, будет нелегко даже индейцам. Ну а если меня все-таки обнаружат, что 
совсем не исключено, я брошу вязанку и поплыву напрямик через озеро. В воде им 
меня не догнать, а на том берегу я вылезу и вернусь за своей одеждой.

Вначале, пока вода была мелкой, мне приходилось идти согнувшись; ноги вязли в 
черном иле, а кругом вздымались высокие стебли с острыми, как бритва, листьями. 
Любое неосторожное движение грозило весьма болезненным порезом. Наконец 
тростники кончились, дно стало тверже, и я вздохнул с облегчением. Скоро вода 
дошла до горла, и можно было пуститься вплавь. Весь путь составлял не более 
семидесяти ярдов, но за полчаса я не преодолел и половины. Ничего не поделаешь 
— ремесло лазутчика требует неторопливости. Возможно, пройдет не один час, 
прежде чем мы с Олд Уобблом встретимся и обменяемся впечатлениями.

Мне помог случай. На берегу раздались громкие возгласы, и я, всмотревшись, 
увидел двух индейцев, которые шли к костру. Это были мои знакомые — те команчи, 
которые охотились за Олд Уобблом. Естественно, их появление вызвало в лагере 
всеобщий интерес; даже вожди прервали беседу и повернулись к ним. Обернулся и 
главный вождь Вупа-Умуги. Воспользовавшись тем, что внимание индейцев отвлечено,
 я рванулся вперед и за считанные минуты достиг намеченного еще раньше места у 
края воды. Здесь тоже росли камыши; возле них я и устроился. Все тело я вымазал 
илом и грязью, лег, а подбородок положил на руки. Моя вязанка, неотличимая от 
других пучков тростника, скрывала голову. Теперь оставалось только смотреть и 
слушать.

Едва я успел принять описанное положение, как оба воина подошли к костру. Вождь 
встретил их словами:

— На ваших поясах не видно скальпа того бледнолицего, которого вы должны были 
убить. Вы ослепли и потеряли след? Или ваши лошади сбили ноги, и поэтому вам не 
удалось догнать его?

Один из команчей смотрел в землю, не смея поднять глаза, но другой, не смущаясь,
 ответил, глядя прямо в лицо своему грозному предводителю:

— Наше зрение остро, как прежде, и наши лошади здоровы.

— А где скальп?

— Он — на той голове, с которой мы должны были его снять.

— Значит, бледнолицый не умер?

— Он жив.

— Вы упустили его? — Глаза вождя блеснули гневом.

— Он ушел, — запинаясь, проговорил второй.

— Тогда вы — хромые собаки, неспособные изловить даже крота! Я пошлю вас обоих 
назад, в вигвамы, сидеть со старухами. Там для вас самое подходящее место!

— Вупа-Умуги — великий вождь племени команчей, — произнес первый воин. — Его 
слово — закон, и мы выполняем приказы. Но если приказ невыполним, то не за что 
ругать тех, кто ради него не жалел сил и рисковал жизнью. Мы не собаки, а 
опытные и храбрые воины; будь иначе, ты не отправил бы нас в погоню за этим 
бледнолицым. Ты не вправе оскорблять нас, не выслушав, по каким причинам мы не 
принесли тебе скальп бледнолицего.

Это было очень смело сказано, и я подивился мужеству говорившего. Вождь 
команчей славился своей жестокостью, причем проявлял ее по отношению к 
соплеменникам не менее рьяно, чем к врагам. Его уважали как великого воина, но 
не любили — он был слишком свиреп даже для команча. В пылу гнева он терял 
всякое благоразумие, и дерзкая речь могла стоить жизни любому из его воинов. И 
все-таки, хотя вождь племени является абсолютным владыкой, власть он получает 
только после того, как его выбирают, а не по наследству. Он остается вождем, 
покуда на деле доказывает свой опыт, ум и храбрость. Но если он потерял доверие 
племени, совет старейшин смещает его и выбирает нового вождя. Вупа-Умуги, 
конечно, всегда помнил об этом, как и о том, сколь незавидной бывает участь 
низложенного повелителя. Его рука уже метнулась к ножу, но он сумел подавить 
свою ярость, сел и произнес почти спокойным тоном:

— Хау, рассказывай. Я выслушаю тебя и решу, достоин ли ты по-прежнему звания 
воина-команча.

Индеец начал излагать по порядку все события, происшедшие