|
ли отомстить за обиды и
насилие. Олд Уоббл еще никогда не пощадил ни одного краснокожего, попавшего ему
в руки: он на все прерии известен как истребитель индейцев; но если он вместе с
Олд Шеттерхэндом и Виннету, то должен менять свои убеждения, потому что иначе
ему придется уйти от нас. Мы — друзья всех краснокожих и бледнолицых, и если
перед нами враг, то, будь он краснокожим или белым, мы его постараемся победить,
не пролив ни капли крови. Олд Уоббл называет себя христианином; он считает
Виннету язычником; но как же так получается, что этот христианин стремится к
пролитию крови, а язычник старается избежать этого?
Раз обычно не слишком словоохотливый апач пустился в многословные рассуждения,
следовательно, этот старик был ему симпатичен более, чем можно было
предположить по его выступлению. Олд Уоббл опустил голову, потом взглянул на
апача и произнес в свою защиту:
— Краснокожие, с которыми мне до сих пор пришлось иметь дело, все были
мошенниками.
— Я не сомневаюсь в этом. Но кто же сделал их мошенниками?
— Не я!
— Не ты?
— Нет.
— Из-за бледнолицых они стали такими. А разве Олд Уоббл не белый?
— Да, я белый. Но я, однако, думаю, что мне лучше не показываться им на глаза!
— А Виннету думает, что было бы лучше, чтобы краснокожие, о которых ты говоришь,
тебя вообще не видели! Ты ведь говорил, что всех команчей надо перестрелять; а
я говорю тебе, что мы, по возможности, постараемся не убить ни одного. Мой брат
Олд Шеттерхэнд со мной согласен?
— Полностью, — ответил я ему. — Ты же знаешь, что меня об этом и спрашивать не
надо.
Олд Уоббл очень смутился, но все же попытался защищаться:
— Но они же хотят напасть на Кровавого Лиса, которому мы должны помочь! Нам
надо и его и себя защищать, а это возможно только при сильном сопротивлении.
— Сопротивляться можно по-разному, мистер Каттер, — возразил я. — Если бы вы
позволили Виннету говорить, тогда бы услышали, что мы надеемся не только на
свои ружья. Есть и другие средства.
— Знаю, знаю, наслышан о ваших хитростях.
Он сказал это таким тоном, который я не мог одобрить; мне не пришлось ему
возражать, поскольку Паркер, не удержавшись, сказал:
— Не лучше ли будет, если вы помолчите, Олд Уоббл? Вы же видите, что я тоже
молчу. Если мистер Шеттерхэнд и Виннету говорят друг с другом, то совсем не
обязательно, чтобы другие, не спросясь, высказывали свое мнение, вмешиваясь в
их беседу. Вы же уже не меньше десяти раз обещали делать только то, что
предложит мистер Шеттерхэнд. Если вы не будете выполнять своего обещания, то мы
сделаем то, что много раз вам обещали: мы уйдем, а вас оставим сидеть здесь!
Это «оставим сидеть», сказанное мной только один раз, стало постоянным
возбудителем злости Олд Уоббла. Он и на этот раз не удержался:
— Заткнитесь! Кого интересует ваше мнение? Если мне нельзя говорить, то уж вам
и подавно следует помолчать! Как вы можете упрекать меня в упрямстве?
Посмотрите сначала на себя! Я еще никому не позволял насмехаться надо мной и
отвечал на все насмешки меткими выстрелами.
— А я никогда не заводил серьезных разговоров, чтобы, потом, плюя на всю их
серьезность, делать глупости, например, как вы у Саскуан-куи, где…
— Тише! — вмешался я. — У нас есть дела поважнее, чем выслушивание такой
бессмысленной словесной дуэли. Мы прервались как раз на том, что у нас столько
же воинов, сколько у команчей, и значит, мы стоим друг друга. Мне приятно, что
Олд Уоббл верит в то, что, хотя наши силы равны, мы должны непременно победить
их. Я не согласен, правда, с ним в том, что мы великие и непобедимые герои, по
сравнению с которыми краснокожий воин ничего не стоит. Причина в большей мере
состоит в том, что мы имеем своих триста апачей всех вместе, в то время как
команчи подойдут разрозненными отрядами и к тому же против них будет еще белая
кавалерия.
— Мой брат, как всегда, прав, — согласился Виннету. — Первым подойдет Большой
Шиба с отрядом, чтобы уничтожить этот дом и его жителей и по пути установить
свои колья в пустыне. А после него подойдет Вупа-Умуги, чтобы переставить эти
шесты в неверном направлении, по которому потом должны будут ехать солдаты
бледнолиц
|
|