том, все-таки сумел каким-нибудь чудом вспрыгнуть на нее, животное 
действительно принялось бы яростно обороняться, ржать, кататься по земле — 
словом, проделывать то, о чем со знанием дела предупреждал меня старик. В 
придачу ко всему на ней не было ни седла, ни уздечки — вообще никакой сбруи, 
только лассо, привязывавшее ее к вбитому в землю колышку. Значит, я мог бы 
рассчитывать только на силу собственных ног, стараясь, как говорят кавалеристы, 
удержать лошадь в шенкелях [32 - Шенкель — обращенная к лошади часть ноги 
всадника (от колена до щиколотки); нажимом шенкеля всадник управляет лошадью 
при одновременном использовании повода.]. Но какой в этом смысл, если я все 
равно не сумею заставить ее скакать в нужном направлении? Укрощение коня 
требует времени, и весь лагерь всполошится задолго до того, как я добьюсь хоть 
малейшего успеха.

Здесь был необходим особый подход, и я, к счастью, знал, какой именно. Виннету 
научил меня обращению с индейскими лошадьми. Для того, чтобы справиться с ней 
без лишнего шума, мне следовало временно превратиться в индейца — по крайней 
мере, с лошадиной точки зрения. А средства для такого превращения я высмотрел 
еще днем, возвращаясь после разговора с сумасшедшей. Это была, во-первых, 
полынь, густые заросли которой покрывали оба склона долины, и, во-вторых, 
несколько индейских одеял, расстеленных на траве за палаткой вождя — вероятно, 
чтобы посушить и проветрить, как это принято во всех племенах, живущих в прерии.


Я начал с того, что лег и хорошенько вывалялся в свежей полыни, затем сорвал 
несколько растений и намазал их резко пахнущим соком кисти рук и лицо. Теперь 
можно было больше не бояться, что запах выдаст во мне чужака. Потом я взял одно 
из одеял и завернулся в него на индейский лад — в холодную или дождливую погоду 
одеяло всегда служит индейцу плащом. В довершение маскарада я снял шляпу и 
спрятал ее под куртку. Теперь можно было приближаться к лошади.

Заметив человека, она перестала жевать траву, с любопытством поглядела на меня 
и потянула ноздрями воздух. Я ждал. Лошадь не вскочила — она по-прежнему лежит, 
значит, приняла меня за индейца! Я медленно подошел к ней вплотную.

— Оми энок, оми энок! — Будь хорошей, будь хорошей! — тихонько проговорил я, 
садясь рядом и поглаживая ее. Благородное животное приняло мою ласку 
благосклонно, не проявляя никаких признаков тревоги. Так прошло около получаса, 
мои спутники, вероятно, уже вскочили в седла и помчались прочь, и мне пора 
догонять их. Я отвязал лассо, разрезал его на несколько кусков и сделал нечто 
вроде уздечки с поводьями. Лошадь спокойно позволила взнуздать себя. Теперь все 
приготовления были закончены. Я выпрямился, переступил через лошадиную спину, 
так что ее туловище оказалось между моими ногами, и произнес:

— Наба, наба! — Вставай, вставай!

Она послушно поднялась, и вот я уже сижу верхом, правда, без седла, но вполне 
надежно. Несколько пробных движений поводьями показали, что я могу управлять ею 
даже без помощи ног.

Я пустил лошадь иноходью по краю долины, подальше от палаток, чтобы чье-нибудь 
ухо не уловило удары копыт по мягкой земле. Скоро показалось место нашей 
стоянки — здесь уже никого не было. Заячья долина осталась позади, и я, больше 
не таясь, испустил тот пронзительный вопль, которым краснокожие наездники 
посылают своих лошадей в галоп. Мы понеслись в прерию.

Да, лошадь была великолепна. После получасовой скачки я не замеч