|
, вы относитесь к ним
по-другому, ну, а я повторяю: это мерзкие твари, вредители, и они должны
исчезнуть с лица земли!
— В вас опять заговорил не привыкший рассуждать ковбой, мистер Каттер, —
заметил я. — И в том самом тоне, который раздражает меня, как вы уже могли
заметить.
— Оставьте свое раздражение при себе! — огрызнулся старик. — Будь вы ковбоем,
так узнали бы, что всякий индеец — прирожденный конокрад. Ох, сколько я
намучился с этими негодяями!
— Похоже, не так уж сильно они вам навредили, вы благополучно дожили до
глубокой старости.
— Да, мучения пошли мне впрок, — скорбно подтвердил Олд Уоббл. — Тут я не спорю.
И все-таки я ненавижу этих краснокожих ублюдков и радуюсь, когда мне удается
истребить хоть нескольких из них — чем больше, тем лучше. Но не могу не
признать, что ваша идея великолепна, хотя лично я жду от нее только
неприятностей. Впрочем, одна маленькая надежда у меня еще осталась.
— Какая надежда? — забеспокоился я. — Признайтесь, на что это вы надеетесь,
мистер Каттер?
— На то, что другие вожди команчей не пойдут на соглашение.
— Да, они могут и заартачиться, особенно Нале Масиуф.
— Этот тоже. Но я имел в виду молодого вождя Железное Сердце, или Большого Шибу.
— Интересно, почему именно его?
— Как раз из-за возраста. Его отец был верховным вождем племени, и теперь сын
хочет занять такое же положение, но с ним соперничают другие вожди. А потеря
Вупа-Умуги амулетов даст ему прекрасный повод вывести его из игры.
— Ваши рассуждения логичны, но в данном случае вас ждет разочарование. Я ведь
уже говорил, что Большой Шиба мне многим обязан, если потолковать с ним
серьезно, по душам, он, я думаю, пойдет мне навстречу.
— Потолковать серьезно? Вы хотите припугнуть его?
— Если потребуется, то да.
— Чем же?
— Ну, во-первых, нашими апачами.
— Этим его не проймешь. Команчи и так воюют с апачами.
— Тогда я выставлю аргументы морального порядка.
— Да вы что? Неужели вы и вправду думаете, будто слово «мораль» хоть что-нибудь
значит для краснокожего?
— Уверен в этом.
— Вы здорово ошибаетесь!
— Как-никак, я выкурил с ним не только трубку мира, но и трубку дружбы. Вы
полагаете, это не стоит принимать в расчет?
— Трубку дружбы? Это меняет дело. Да, да. По их дикарским понятиям, теперь вы —
братья и уже никогда не должны сражаться друг против друга.
— Ну вот, видите. Если Большой Шиба мне откажет, все будут знать, что он
нарушил древний обычай, преступил клятву; об этом станут говорить в каждом
вигваме, у каждого лагерного костра. Сами понимаете, какие последствия ждут
тогда молодого вождя.
— Хм, пожалуй. Его заклеймят позором, как клятвопреступника, и уже никто, ни
белый, ни индеец, не захочет курить его табак.
— Совершенно верно. Поэтому я убежден, что он откажется от борьбы с нами — если
не из добрых чувств, то хотя бы вняв голосу рассудка. Не так ли, мистер Каттер?
— Похоже, что так. Значит, все мои надежды окончательно идут прахом… Хотя нет —
у меня есть еще один шанс: а вдруг вам не удастся стащить эти чертовы амулеты!
— На это лучше не надейтесь. Так или иначе, я их заполучу.
— Не будьте так самоуверенны, сэр! Заранее никогда не знаешь, на каком месте
споткнется твоя лошадь.
— Здесь никаких неожиданностей не предвидится, да и обстановку я изучил.
Имеется только одно препятствие, которое способно помешать мне добыть амулеты,
только одно, о многоуважаемый мистер Каттер!
Старик опешил.
— Что это вам вздумалось так ко мне обращаться?
— Просто вы и есть то самое препятствие, сэр. Если вам опять придет на ум
какая-нибудь затея вроде вчерашней, мы наверняка потерпим неудачу. Ну а если
нет — все будет в порядке.
— На этот счет не беспокойтесь, — обиженно сказал Уоббл. — Я буду делать то,
что вы велите.
— Вы уверены, мистер Каттер? Я спрашиваю еще раз: вы действител
|
|