фтеров, чтобы сообщить им об опасности.

Рассказ возымел сильное действие: теперь все заговорили тихо и почти затушили 
огонь.

— Как далеко отсюда лагерь трампов? — спросил миссуриец.

— Дорога отнимает время, которое белые называть полчаса, — ответил старый 
индеец.

— Слава Богу! Значит, наш огонь они вряд ли могли заметить, но вот дым 
почувствовать можно. Мы действительно были слишком беспечны! Давно они там?

— За час перед вечер.

— Тогда они наверняка уже искали нас. Ты знаешь что-нибудь об этом?

— Тонкава не могли следить трампы, ибо тогда еще быть светло, они тотчас 
отправиться дальше на поиски рафтеров, чтобы…

Старый индеец запнулся и прислушался и вдруг почти шепотом сказал:

— Большой Медведь видеть какое-то движение за угол дома. Тихо сидеть и не 
говорить. Тонкава подползать и посмотреть.

Старик легко лег на землю и тихо пополз к дому, оставив ружье. Рафтеры 
насторожились. Прошло, может быть, минут десять, как вдруг раздался короткий 
вскрик, так хорошо знакомый каждому вестмену — смертельный крик человека. Через 
несколько мгновений показался вождь.

— Лазутчик трампов, — пояснил он. — Тонкава ударить его сзади ножом в сердце — 
теперь он не мочь сказать, что он видеть и слышать здесь. Но, может быть, есть 
еще один, он мочь возвращаться и сообщить. Нужно торопиться, если белые люди 
хотеть подслушать бандитов.

— Ты прав, — согласился миссуриец, — я пойду с тобой. Ты меня проводишь к тому 
месту, где они остановились, ибо хорошо его знаешь. Пока они не подозревают, 
что мы их открыли, они чувствуют себя в безопасности и будут обсуждать свои 
планы. Если мы тотчас отправимся в путь, то, возможно, узнаем, что они намерены 
предпринять.

— Да, но тихо и осторожно, чтобы второй лазутчик, если он быть, не видеть, что 
мы идти. Ружья с собой не брать, только ножи. Ружья нам помешать.

— А чем пока займутся остальные?

— Идти в дом и спокойно ждать, пока мы возвращаться.

Рафтеры последовали совету вождя и удалились в бревенчатую хижину, где их никто 
не мог заметить. Миссуриец вместе с вождем проползли немного вперед и лишь 
потом поднялись, чтобы спуститься к реке и, по возможности, подслушать трампов.

Реку Черного Медведя можно считать границей той своеобразной холмистой 
местности, которую нарекли Волнистой прерией. Холмы-близнецы, разделенные 
долинами, также похожими одна на другую, теснятся там, налезая друг на друга, 
по всему Восточному Канзасу. Волнистая прерия богата водой и лесами, а с высоты 
птичьего полета богатые водой и лесами нескончаемые холмы и долины напоминают 
катящиеся волны зеленого моря. Отсюда и название, из которого можно заключить, 
что под прерией не всегда следует понимать луг или покрытую травой равнину. 
Воды реки Черного Медведя глубоко проели эту мягкую, богатую гумусом холмистую 
землю, и теперь ее берега на всем протяжении прерии большей частью круты и 
поросли вплоть до самой воды густым лесом. Местность эта являет или скорее 
являла собой настоящий дикий уголок, но в последнее время Волнистая прерия 
относительно плотно заселена, а ее девственная природа начисто ограблена 
горе-охотниками.

Там, где работали рафтеры, недалеко от блокгауза, высокий берег круто обрывался 
в воду, что было весьма выгодно, ибо позволяло организовать здесь что-то 
наподобие верфи, представляющей собой большие стоки-катки, по которым сплавщики 
без особого труда могли спускать на воду стволы и бревна. К счастью, берег был 
свободен от поросли, но все же пробираться в темноте оказалось нелегко. 
Миссуриец был бывалым, многоопытным вестменом, но и его удивляла та легкость, с 
которой вождь, держа белого за руку, двигался бесшумно и уверенно между 
деревьями и так ловко избегал стволы, словно проделывал это ясным днем. Внизу 
шумела река, которая хорошо приглушала звуки их шагов.

Блентер находился здесь уже давно, но работал как охотник и «заготовитель мяса»,
 а потому знал окрестности как свои пять пальцев. Уж он, как никто,