ничего общего с древним 
римским Элизием. Почему те, у кого разума ни на грош, выглядят самыми умными?! 
Потому что дуракам всегда везет!

Пожалуй, Френк дал бы волю своему гневу, если бы не наступила минута 
приветствия прибывших. Все жители деревни высыпали навстречу возвращающимся 
воинам. Они шли гурьбой; впереди — мужчины и юноши, за ними — женщины и девушки.
 Все они кричали что есть мочи, словно дикие звери.

Олд Шеттерхэнд ожидал увидеть обычный палаточный лагерь, но, к своему 
разочарованию, заметил, что ошибся. Множество костров показывали, что здесь 
собралось гораздо больше воинов, нежели могли вместить палатка. Огромное 
количество жителей других деревень юта сосредоточилось здесь, чтобы 
посоветоваться, как отомстить белым. Высланные вперед гонцы рассказали, что 
вождь ведет шестерых бледнолицых, и теперь краснокожие выражали свое восхищение.
 Они размахивали оружием и кричали, выкрикивая страшные угрозы.

Когда отряд достиг лагеря, Олд Шеттерхэнд увидел, что он состоял из обтянутых 
бизоньей кожей палаток и сложенных из ветвей хижин-времянок, стоявших широким 
кругом, внутри которого всадники остановились. Здесь обоих пленников отвязали 
от коней и сбросили на землю. Вновь раздавшиеся страшные стоны Нокса полностью 
заглушило вытье краснокожих. Остальных белых также препроводили к этим двум. 
Воины тотчас образовали круг, внутрь которого ступили женщины и девушки, чтобы 
среди криков и воя исполнить вокруг пленников свой танец.

Это было одним из страшных оскорблений, ибо позволить женщинам танцевать вокруг 
пленников означало отказ им в чести и отваге. Тот, кто покорно сносил подобное, 
подвергался всеобщему презрению и приравнивался к псам, то есть существам 
низшим. Оружия четверых белых никто не лишал, и этим надо было воспользоваться. 
Олд Шеттерхэнд крикнул несколько слов своим спутникам, на что те быстро стали 
спинами друг к другу на колени и вскинули ружья, готовые выстрелить.

Он сам выстрелил из «медвежебоя», и громкий звук этого ружья заглушил вытье 
толпы. Тут же Олд Шеттерхэнд приложил к щеке штуцер — «генри», и почти сразу 
наступило глубокое молчание.

— Что это значит? — громко крикнул Олд Шеттерхэнд, чтобы все могли его слышать.
 — Разве мы приехали к вам не по собственной воле? Разве мы уже пленники? Я 
выкурил с Большим Волком трубку и согласился, что воины юта будут держать совет,
 на котором решат, враги мы им или друзья! Решения совета еще не было! Но даже 
если бы мы были пленниками, не потерпели бы танцев женщин, ибо мы не трусливые 
койоты. Нас лишь четверо, воинов же юта можно считать сотнями, но, несмотря на 
это, я спрашиваю, кто из вас отважится оскорбить Олд Шеттерхэнда? Пусть он 
выйдет сюда и борется со мной! Но будьте осторожней! Вы видели мое ружье и 
знаете, как оно стреляет. Если женщины еще раз отважатся продолжить танец, 
заговорят наши ружья, а это место станет багровым от крови вероломных, не 
знающих, что такое трубка совета, которую все храбрые воины считают священной!

Слова Олд Шеттерхэнда не прошли мимо ушей. Отвага, с которой славный вестмен 
высказал свою угрозу перед таким большим количеством противников, вовсе не 
показалась краснокожим безумной, она пришлась им по вкусу. Индейцы хорошо знали,
 что слова Олд Шеттерхэнда не пустой звук. Женщины и девушки отпрянули, не 
дожидаясь приказа. Мужчины начали вполголоса делать замечания, среди которых 
наиболее выразительными были «Олд Шеттерхэнд» и «Ружье смерти». Несколько 
индейцев, с головы до пят украшенные перьями, приблизились к Большому Волку и 
переговаривались с ним; потом тот приблизился к все еще державшим оружие на 
изготовку охотникам и сказал на языке юта, который понимал также и Олд 
Шеттерхэнд:

— Вождь ямпа-юта уважает калюме совета и помнит свои обещания. Утро 
наступающего дня решит судьбу четырех бледнолицых, а до того часа они останутся 
в палатке, которую я им укажу. Те двое — убийцы, и их мое обещание не касается! 
Они умр