авес поднят, и я сыграю севильского цирюльника, 
правда, без помазка и мыльной пены, а команч выступит в роли разбойника, с 
которого сдерут шкуру. В первой сцене я запою: «Подай мне руку, жизнь моя!» На 
что он мне ответит арией любви из «Робера и Бертрама». Потом завторит хор 
мстителей: «Брей, Фрэнки, брей! К чему здесь шевелюра?!» Вот тут-то он и 
запоет: «Потише, потише, дружище мой Фрэнк, не то ты мне кожу сдерешь всю 
совсем!» Кажется, из «Вольного стрелка», если не ошибаюсь. По-моему, Вебер. К 
концу первого акта вступит терцет: «Поздравьте, он — это она, команч уж лыс, 
как ты, Луна!» Когда занавес поднимется вновь, я спою под аккомпанемент 
фисгармонии: «Плачьте вместе с ним и не жалейте слез, вот одна лишь прядь — 
тонка как нить, а больше нет волос!» На что он сам с двойным квартетом ответит: 
«Без шляпы выйти к людям не могу я — услышу я смешки и злобные вопросы. О Фрэнк,
 избавь меня от мук! Будь добр, друг, и присобачь мне косы!» Я, конечно, не 
смогу отказать и выполню его просьбу, как того требует моя роль, а потом актеры 
и зрители вместе со всем оркестром затянут хвалебную песнь: «Веселится и ликует 
весь народ, что за чудо там с косичками идет! Это вождь наш скачет в чистом 
поле, рад он встрече с милою юдолью! Ах, какие косы на вождя главе, пусть 
команчи отведут его к жене!» Итак, комедия окончена, все встают, а занавес 
опускается. Вот так я представляю себе программу сегодняшнего празднества. А 
теперь, друзья мои и прочие джентльмены, можно начинать!

Маленький саксонец с воодушевлением взялся за выполнение поручения, которое сам 
на себя возложил. Правда, свою веселую речь он произнес по-немецки, но при этом 
его взгляд и жесты были так выразительны, что смысл сказанного поняли все 
присутствующие. Только краснокожие, похоже, пока ничего не подозревали.

Вождь ловил на себе насмешливые взгляды, он видел нож и косы, которые Фрэнк 
получил из рук Олд Шеттерхэнда. Команч понимал, что все это касается именно его,
 но пока и представить себе не мог, что намеревались с ним сделать. Его 
внезапно охватил страх, дикий страх, что случалось с ним крайне редко. Ужас его 
усилился еще больше, когда рядом с ним на корточки присели Каз и Хаз, выражения 
лиц которых не сулили ничего хорошего.

— Кажется, ты хотел заполучить скальпы желтолицых, но они тебе не достались, — 
произнес Шеттерхэнд. — Мне неловко как-то, что ты, вождь, и вдруг остался без 
косички. Теперь ты станешь счастливым ее обладателем. И не одной, а двух, 
которые я подарю тебе от чистого сердца. Надеюсь, ты с благодарностью примешь 
подарок…

Глаза Токви Кавы сузились, он уже не слушал, что говорил белый охотник дальше. 
А тот продолжал:

— Сам Бог велел носить косы на голове, и, как мне кажется, ты с удовольствием 
будешь это делать, особенно в память обо мне.

— Уфф! — вырвалось у вождя. — Скальпы врагов не носят на голове, а привязывают 
к поясу. А это даже не скальпы, а всего лишь волосы паршивых желтых псов. Над 
воином, который будет носить их, станут смеяться даже дети и старые бабы!

— Но ты будешь их носить, потому что я дарю их тебе и хочу, чтобы ты относился 
к подарку с почтением.

— Не забывай, что я вождь! — процедил индеец.

— Ерунда! В моих глазах ты не больше чем напыжившийся петух, которому очень к 
лицу такие косички. На будущее это послужит предостережением не только тебе, но 
и твоим воинам, чтобы никто из них никогда не вставал на пути Виннету и Олд 
Шеттерхэнда!

Глаза Токви Кавы остекленели. Он со злостью вскричал:

— Я предупреждаю тебя! Никто не осмелится осквернить чело вождя храбрых воинов 
этим мусором желтых псов!

— Ты хочешь предостеречь меня? А помнишь, я ведь тоже пытался поговорить с 
тобой, но ты меня не послушал. Носить этот мусор ты будешь долго, а я уж 
постараюсь, чтобы тебе было поудобнее. Я прикажу остричь тебя, ч