нь. Возложив цветы к монументу вождя, мы присели на 
постамент, где возвышалась статуя, достигающая вершин деревьев. Мы говорили о 
нем, говорили тихо, как и подобает разговаривать у могил, если веришь в 
воскресение и другую жизнь. Поэтому нас не могли слышать те, кто тем временем 
приблизился к памятнику с другой стороны. Не слышали их и мы, поскольку мягкая 
трава скрадывала звуки. Увидеть нас они смогли не раньше, чем вышли из-за 
памятника.

И вот они перед нами — индейские вожди из «Клифтона»! Но они и виду не подали, 
что заметили нас. Медленно пройдя мимо, они подошли к камням у фасада монумента,
 которые были заложены в честь членов семьи великого вождя.

Там лежали наши цветы. Увидев их, они остановились.

— Уфф! — воскликнул Атапаска. — Здесь кто-то говорил языком любви! Кто он?

— Бледнолицый — вряд ли, — откликнулся Алгонка.

Он нагнулся, поднял и принялся рассматривать один из цветков. Атапаска 
последовал его примеру. Оба обменялись быстрыми взглядами.

— Они еще свежие и срезаны не более часа назад! — продолжал Атапаска.

— А положены сюда не более четверти часа назад, — добавил Алгонка, не отрывая 
глаз от наших следов. — Значит, все-таки бледнолицые!

— Да, те, что сидят там. Поговорим с ними?

— Как захочет мой красный брат. Я предоставляю право решать ему.

Короткие фразы обоих индейцев были произнесены на языке апачей. Они вернули 
цветы на место, и Атапаска на отличном английском обратился к нам:

— Мы полагаем, что цветы возложили вы. Это так?

— Да, — ответил я, уважительно поднимаясь с места.

— Для кого они?


— Для Са-Го-Йе-Ват-Хи.

— Почему вы это сделали?

— Потому что мы его любим.

— Нужно знать, кого любишь!

— Мы знаем его. И понимаем.

— Понимаете? — удивился Алгонка, и глаза его сощурились — он сомневался. — Вы 
слышали его голос? Он ведь давно умер. Прошло уже почти восемь десятилетий, как 
его нет!

— Он не умер и не ушел. Мы слышали его голос часто, а чьи уши открыты, тот и 
сегодня может услышать его так же ясно, как тогда, когда он говорил об 
«Обществе волков». Они его, к сожалению, не услышали.

— Что же они должны были услышать?

— Не поверхностный звук его слов, а их глубинный, данный самим Великим Маниту, 
смысл.

— Уфф! — воскликнул Атапаска. — Какой смысл?

— Что ни один человек, ни один народ и ни одна раса не имеет права оставлять 
своих детей. Что каждая саванна, каждая гора, каждая земля и все части света 
сотворены Богом, чтобы носить цивилизованных людей, а не таких, которые не в 
состоянии выйти из того возраста, в котором сознание низко. Что всесильный и 
благосклонный ко всем Создатель каждому в отдельности и каждой нации дает как 
время, так и возможность выйти из этого возраста. И что, наконец, каждый, кто 
не стремится вперед, теряет право на существование. Великий Маниту благосклонен,
 но он и справедлив! Он хотел, чтобы индеец тоже был благосклонен, особенно к 
своему красному брату! Но когда индейцы не захотели прекратить терзать друг 
друга, он послал к ним бледнолицего…

— Чтобы умертвить еще быстрее! — прервал меня Алгонка, повысив голос.

Оба взглянули на меня в ожидании, как я отвечу на это восклицание.

— Нет, чтобы спасти вас, — возразил я. — Са-Го-Йе-Ват-Ха понял это. Он хотел, 
чтобы его народ пошел тем же путем, но его не захотели слушать. Даже сегодня 
еще есть время для спасения, если дети оставшихся индейцев найдут в себе силы 
стать Людьми.

— Воинами? — уточнил Алгонка.

— О нет! Поскольку даже военные игры есть доказательство того, что народ впал в 
детство! Стать Человеком не значит стать воином, это значит стать личностью. 
Великий вождь сенека, у