му научилась за последние десятилетия.
 Вместе со своими внуками, Янг Шурхэндом и Янг Апаначкой, она духовно выросла, 
но, к сожалению, не ушла дальше мнений и взглядов последних. Она была увлечена 
чисто внешними знаками почитания Виннету и верила, что я и Душенька чувствуем 
то же самое. Когда же возникли разногласия, она убедила себя, что наше 
присутствие поможет разрешить их. Она приехала совсем недавно, с Олд Шурхэндом 
и Апаначкой, и сразу же узнала, что с нами обошлись пренебрежительно и что мы 
были персонально встречены Тателла-Сатой, отведены им в «замок», став там его 
особыми гостями. Это еще сильнее обострило конфликт между Нижним и Верхним 
городом. В Нижнем городе опасались, что Олд Шеттерхэнд сыграет решающую роль в 
вопросе возведения памятника, и поэтому Олд Шурхэнд и Апаначка решили не 
посещать меня в доме Тателла-Саты. Но Кольма Пуши не смогла поступить так. Она 
попросила позволения у Хранителя Большого Лекарства повидаться с нами, и тот 
охотно согласился.

В мое отсутствие женщины уже больше часа провели вместе, и Душеньке казалось, 
что ей уже удалось объяснить гостье то, ради чего мы приехали. Письмо, которое 
Кольма Пуши прислала нам, заканчивалось словами любви к сестре. И теперь любовь,
 добро и вера возвратились к ней. То, что я мог сказать по-мужски резко, 
Душенька сказала в присущей ей мягкой манере, и к моменту моего прихода Кольма 
Пуши почти согласилась с нашим мнением, — потребовалось совсем немного усилий, 
чтобы она уяснила мои взгляды. Но когда она попросила меня спуститься в Нижний 
город и разыскать Олд Шурхэнда и Апаначку, я ответил:

— Я гость Тателла-Саты, и тот, кто избегает встречи с ним, не должен 
встречаться со мной.

— Неужели это так? — спросила она с сожалением.

— Да! — подтвердил я. — По закону красных людей дом моего хозяина — мой дом. 
Кто презирает его, тот презирает и меня!

— Прости, но, говоря о презрении, ты ошибаешься! Никому совесть не позволит 
презирать тебя.

— Ошибаюсь не я. Меня пригласили к горе Виннету. Я приехал. Поскольку меня 
пригласили, то должны были принять. Но никто даже не пришел ко мне. Это от меня 
потребовали прийти к вам! И вот теперь тебе суждено выслушать мой ответ.

Душенька знаками давала мне понять, что не следует так напористо говорить с 
женщиной! Но я знал, чего хотел добиться, а потому продолжал в том же духе:

— Я прошу Кольму Пуши пойти к Олд Шурхэнду и Апаначке и сказать им, что я 
приглашаю их завтра на обед в мое жилище. Приглашены будут и другие, но кто — я 
пока еще не знаю.

Тут ее лицо снова стало совсем серьезным.

— Ты думаешь, мои сыновья придут?

— Надеюсь.

— А если нет?

— Тогда я посчитаю это самым большим оскорблением, которое мне когда-либо 
наносили. Пусть тотчас огородят место схватки, а потом заговорят пули!

— Между такими друзьями, какими были вы?

— Друг, который меня оскорбляет, хуже врага. Скажи им, что я хоть и сед, но все 
еще Олд Шеттерхэнд. Если они не придут, мы будем стреляться. И тогда ваш 
комитет полетит ко всем чертям и будет избран новый, достойный этого звания. 
Виннету был вождем апачей. Каким образом его чествовать — решать только апачам!

— Угроза Олд Шеттерхэнда — это не шутка! Ты говоришь серьезно?

— Абсолютно! Для чего жил Виннету? Во имя чего умер? Разве для того, чтобы 
стать моделью для молодого художника и такого же юного скульптора? Где его 
душа? Любой ковбой, авантюрист или бродяга может стоять точно в такой же 
агрессивной позе, как та глиняная фигура там, внизу, которую назвали Виннету! 
Прошу, Душенька, покажи ей другого Виннету, нашего!

Моя жена вытащила из чемодана фотографии, сделанные ею дома. Когда я подошел к 
ней, чтобы отыскать нужные, она шепнула:

— Будь все же добрее. Она же чуть не плачет!

— Она ничего не понимает в искусстве, — ответил я так же тихо, — и боготворит 
своих внуков. Оставь меня!

Я уже говорил раньше, что взял с собой великолепного «Виннету» Саши Шнайдера. У 
нас было много снимков с его картины. Я вынул один и повесил на стену, потом 
зажег лампу. Свет теперь падал на фото с двух сторон, и крест, над которым 
парил вождь апачей, стал светиться.

— Это наш Виннету, — пояснил я, — а не ваш. Посмотри на него!

Она подняла глаза, но ничего не сказала. Молча подошла ближе, отступила назад, 
шаг за шагом — снова молчание. На ее лице застыло выражение высшей радости, 
источник которой о