привел их во владения кайова на поиски золота.
И все же обескуражить Сантэра было не так-то просто.
— Ну и что же? Я ехал туда за бумагой, а заодно захватил с собой товарищей, 
чтобы поискать сокровища. О бумаге я ничего не говорил, потому что она касается 
только меня.
Слова Сантэра снова склонили чашу весов на его сторону. Старый вождь после 
некоторого колебания произнес:
— Похоже, что прав все-таки Сантэр.
И тут я пустил в ход свой последний козырь:
— Если бумага принадлежит Сантэру, то он должен знать, кто ее написал.
— Уфф! — воскликнул Пида, устремляя на меня взгляд, в котором к уважению 
примешивался восторг.
— Сэки-Лата прав, — твердо решил старый вождь. — Тот, кто знает, кем написана 
бумага, и станет ее хозяином.
Я загнал Сантэра в угол. Даже если Сантэр и догадывался, что письмо написано 
Виннету, он никак не мог сказать об этом, потому что ни один краснокожий в 
здравом уме не поверил бы, что вождю апачей вздумалось оставить послание убийце 
своего отца и сестры. Назвать любое имя белого человека было вдвойне опасно, 
так как тогда ложь мгновенно выплыла бы наружу.
— Имя этого человека ничего вам не скажет, — заявил Сантэр. — Письмо написано 
одним из моих друзей, которого вы не знаете.
— Пусть молодой вождь достанет говорящую бумагу из моего кармана и покажет 
последний лист тем трем бледнолицым, — обратился я к Пиде с просьбой.
Тангуа не возражал и только молча смотрел, как его сын достает бумаги и 
протягивает их вестменам.
— Виннету! — воскликнул пораженный Гейтс. — Письмо подписано Виннету!
По рядам зрителей снова прокатилось удивленное «уфф!». Сантэр схватился за 
голову и набросился с упреками на Гейтса:
— Болван! Неужели нельзя было назвать любое имя! Сказали бы «Джонс» — и вся 
недолга!
Старый вождь внимательно смотрел на меня. Пида так и стоял, разглядывая 
непонятные знаки, начертанные рукой Виннету!
— Теперь я ясно вижу, что говорящая бумага принадлежит Сэки-Лате, — произнес 
Тангуа. — Только ему мог оставить послание вождь апачей у могил на Наггит-циль. 
Теперь Виннету мертв. Знаки, начертанные рукой нашего смертельного врага, могут 
иметь особую силу. Поэтому я решил: бумага станет талисманом моего сына. Пида, 
спрячь ее в свой мешочек с «лекарствами». Возможно, эта добыча ценнее, чем 
оружие Сэки-Латы.
Пида повиновался. Он медленно сложил листы бумаги и спрятал их в мешочек, 
висевший у него на шее. Я переиграл Сантэра, но ничего от этого не получил. 
Теперь, даже если бы мне удалось бежать, я не могу получить завещание Виннету 
обратно. Краснокожие никогда добровольно не расстаются со своими талисманами, 
берегут их как зеницу ока, а похитителя преследуют всю жизнь. Однако нет худа 
без добра: теперь и Сантэру не добраться до бумаг, хотя их ценность в его 
глазах значительно возросла.
Уязвленный неудачей, Сантэр плюнул, круто развернулся на каблуках и зашагал 
прочь. Гейтс, Клай и Саммер послушно пошли за ним. Никто не задерживал их, 
индейцам не было дела до бледнолицых, случайно попавших в их стойбище.
— Сэки-Лата держал при себе говорящие бумаги, — обратился старый вождь к сыну.
 — Почему вы до сих пор не осмотрели его карманы?
— Потому что он великий воин, — ответил тот. — Мы его убьем, потому что он 
заслужил смерть, но мы не хотели оскорблять его. Мы отняли у него оружие, пока 
этого достаточно. После его смерти все остальное и так станет моим.
Мне казалось, что старик не согласится с сыном и упрекнет его за мягкое 
обращение со мной, но я ошибся. Тангуа окинул Пиду гордым взглядом и сказал:
— Молодой вождь кайова — благородный воин, в его сердце нет страха перед самыми 
опасными врагами, он убивает их, но не оскорбляет их достоинства. Со временем 
его имя станет известнее, чем имя Виннету. В награду за его смелость и 
благородство я разрешу ему утопить нож в сердце Сэки-Латы, когда бледнолицый 
воин устанет от пыток и жизнь начнет покидать его. Сыновья кайова будут 
гордиться тем, что от руки их молодого вождя пал самый славный и мужественный 
бледнолицый воин. А теперь соберите совет старейшин! Мы должны решить, какой 
смертью умрет белый пес. Пусть его привяжут к дереву смерти.
Меня подвели к толстой ели, около которой были вбиты в землю столбы, по четыре 
с каждой стороны дерева. Их предназначение я узнал только вечером. Ель называли 
деревом смерти, потому что к ней привязывали осужденных на мучительную смерть. 
Меня прислонили к стволу и опутали ремнями, справа и слева от меня сели четыре 
воина. Тем временем у вигвама вождя старейшины племени расположились полукругом 
и принялись решать мою участь, а проще говоря, подбирать для меня самые 
изощренные пытки — чтобы мучения были как можно ужаснее, а смерть наступила как 
можно позже. Еще до начала совета ко мне подошел Пида и проверил стягивающие 
меня ремни. Найдя узлы слишком тугими, он ослабил их и приказал часовым:
— Следите за ним в оба, но не истязайте его. Великий вождь белых воинов никогда 
не подвергал мучениям краснокожих мужей.
И он ушел, чтобы принять участие в совете.
В индейском стойбище есть два самых почетных места: вигвам вождя и, как ни 
странно, столб пыток. Пожалуй, стоять у столба пыток почетнее, чем гостить у 
вождя, ибо такую честь необходимо заслужить. Именно поэтому женщины и девушки 
стайками приходили поглазеть на меня. Взрослые воины, юноши и даже мальчики 
были слишком горды, чтобы выказать свое любопытство, и держались поодаль. Ни на