спешка?
— На то есть свои причины. Спокойной ночи.
— Удачи вам, и не забудьте разбудить меня, когда придет время менять вас в 
карауле.
— Спите. Позвольте и мне сделать хоть что-то для вас. Я у вас в долгу.
Мной овладели странные и противоречивые чувства. Я ворочался с боку на бок и не 
мог уснуть, пытаясь найти хоть какое-то объяснение поведению вестмена, но 
догадки сменяли одна другую, и все они казались нелепыми или неубедительными. 
Воспоминания страшного вечера, когда я чуть было не изжарился живьем, когда в 
пламени сгорели десятки людей, вывели меня из состояния душевного равновесия, а 
подробности трагедии, разыгравшейся в овраге, стояли у меня перед глазами. 
Кошмарные картины перемежались наплывавшим на них лицом Олд Файерхэнда, на 
котором застыла странная гримаса напряжения и муки, а в ушах звучали его слова: 
«Я у вас в долгу».
Проснувшись на рассвете, я увидел, что у костра никого нет. Оба моих товарища 
должны были находиться где-то поблизости, так как над огнем висел котелок с 
водой, рядом лежало нарезанное ломтями мясо, оставшееся от ужина, и стоял 
развязанный мешок с мукой для лепешек.
Откинув одеяло и вздрагивая от утренней прохлады, я направился к ручью, чтобы 
умыться, и увидел Виннету и Олд Файерхэнда сидящими на берегу. Заметив мое 
приближение, они умолкли, из чего можно было заключить, что они говорили обо 
мне.
Через полчаса мы уже скакали в направлении долины Манкисити, лежавшей в 
двадцати милях от Миссури. Отдохнувшие за ночь лошади резво бежали в утренней 
прохладе. Оба моих друга время от времени поглядывали на меня, и мне показалось,
 что оба они стали относиться ко мне по-другому, с большим уважением и любовью.
В полдень мы сделали привал, и Олд Файерхэнд ушел на разведку, а я достал из 
мешка наши припасы. Виннету растянулся на траве рядом, наблюдая за мной, и 
вдруг неожиданно сказал:
— Мой брат отважен, как сокол, и нем, как скала.
Я ничего не ответил на это необычное вступление.
— Он умчался сквозь пламя горящей нефти и ни одним словом не обмолвился об этом 
своему брату Виннету, — продолжил вождь апачей.
— Язык мужчины, — ответил я, — как нож в ножнах. Он слишком остр для игры.
— Мой брат мудр, и его уста говорят правду, но Виннету грустит, потому что 
сердце его любимого брата закрыто перед ним, как скала, внутри которой хранятся 
золотые самородки.
— Но разве сердце Виннету всегда было открыто для меня?
— Кто как не Виннету открыл моему брату тайны лесов и прерий? Кто как не 
Виннету научил его читать следы, убивать врага, снимать скальп и всему тому, 
что должен уметь великий воин?
— Все это сделал Виннету, но разве он поведал мне об Олд Файерхэнде, который 
властвует в его сердце, и о женщине, память которой Виннету хранит до сих пор?
— Виннету любил ее, а любовь не живет на губах. Почему мой брат не рассказал 
мне о мальчике, которого он вынес из огня?
— Я не люблю хвастовства. Ты знаешь этого мальчика?
— Я носил его на руках, показывал ему цветы на полях и деревья в лесу, рыб в 
воде и звезды на небе. Я научил его пускать стрелу из лука и усмирять дикого 
мустанга. Я подарил ему язык краснокожих мужей, и я же подарил ему пистолет, 
пуля из которого убила Рибанну, дочь ассинибойнов.
Застыв от удивления, я глядел на него. Во мне просыпалось чувство, которое я не 
осмелился высказать словами. Может быть, я бы и решился сделать это, но 
возвратился Олд Файерхэнд, и мы занялись приготовлением обеда. Мои мысли витали 
вокруг того, что сообщил мне Виннету, я вспомнил слова Гарри и пришел к 
заключению, что отцом мальчика был не кто иной, как Олд Файерхэнд. Его 
вчерашнее поведение только подтверждало правильность моей догадки.
Отдохнув, мы опять тронулись в путь. Кони, словно предчувствуя скорый отдых, 
ожидающий их в конце пути, бежали легко и быстро, и, когда уже смеркалось, 
перед нами показалась горная цепь, за которой простиралась долина Манкисити. 
Спустя несколько часов мы въехали в глубокий овраг, ведущий, как мне показалось,
 прямо к реке.
— Стой! — раздалось неожиданно из кустов, и мы увидели нацеленное на нас ружье.
 — Пароль!
— Мужество.
— И?
— Молчание, — ответил Файерхэнд, пытаясь за колючими ветками разглядеть лицо 
спрашивающего.
Наконец из кустарника вышел человек, увидев которого я обомлел. Из-под печально 
обвисших полей фетровой шляпы, чей возраст и цвет привели бы в изумление даже 
видавшего виды вестмена, выглядывала обросшая густой поседевшей щетиной 
физиономия, украшенная носом размером с добрый флюгер. Маленькие плутовские 
глазки, словно ощупывая нас, перебегали с одного лица на другое. Небольшое тело 
скрывала невероятного покроя куртка, сшитая из грубо выделанной кожи, 
болтавшаяся на нем как на вешалке. У человека был вид ребенка, для забавы 
надевшего куртку деда. Он крепко стоял на земле, опираясь на пару тощих и 
кривых ног в обтрепанных охотничьих штанах, из которых хозяин, казалось, вырос 
лет десять назад. Сапоги ему были явно велики, и казалось странным, что он не 
выпрыгивает из них прямо на ходу. Словом, это был Сэм Хокенс собственной 
персоной!
В руке он держал старое ружье, к которому я не отважился бы прикоснуться из