христианин.
— Я не уверен; Богу виднее, я просто стремлюсь стать таким.
— А нас считаешь язычниками?
— Нет. Вы почитаете Великого Духа и не преклоняетесь перед идолами.
— Ты можешь исполнить мою просьбу?
— С удовольствием, я тебя слушаю.
— Не говори со мной о своей вере и не пытайся меня в нее обратить. Я очень 
люблю тебя, и мне будет жаль потерять тебя. Все происходит так, как говорил 
Клеки-Петра. Возможно, твоя вера самая истинная, но индейцам ее не понять. Если 
бы христиане не убивали и не преследовали нас, может быть, мы смогли бы со 
временем понять ее, вникнуть в то, о чем говорит ваша священная книга и ваши 
священники. Обреченные на смерть не в состоянии поверить, что религия убийц 
есть религия любви.
— По поступкам людей, нарушающих заветы, нельзя судить о всей религии.
— Все бледнолицые говорят так. Называют себя христианами, а поступают не 
по-христиански. У нас есть бог Маниту, его единственное желание, чтобы все люди 
были добрыми. Я стараюсь быть добрым — значит, я христианин и, несомненно, 
лучше тех белых, кто думает не о ближних, а о собственной выгоде. Никогда не 
говори со мной о вере и не старайся сделать из меня так называемого 
христианина! Вот о чем я хотел просить тебя!
Я молча пожал ему руку в знак согласия.
— А как мой брат оказался вместе с захватчиками земли? — спросил Виннету. — 
Разве ты не знал, что по нашим законам это преступление?
— Мне не приходило это в голову. Я был рад получить место геодезиста, потому 
что мне обещали хорошо заплатить.
— Заплатить? Кажется, вы не успели закончить работу? Вам платят до окончания 
работ?
— Я получил лишь немного денег и снаряжение. Остальное должны были выплатить 
после завершения всех работ.
— А теперь ты потерял эти деньги?
— Да.
— Много?
— Для меня — много.
Виннету помолчал, потом сказал:
— Мне жаль, что из-за нас мой брат потерял так много. Ты бедный?
— Как сказать — ни да, ни нет, а впрочем, что касается денег, то я, в сущности, 
последний бедняк.
— Много еще оставалось доделать?
— Немного, работы на пару дней.
— Уфф! Если бы я тогда знал тебя, как сейчас, мы бы напали на кайова чуть позже.

— Чтобы я успел все сделать до конца? — спросил я, пораженный его великодушием.
— Да.
— Ты хочешь сказать, что был бы готов согласиться, чтобы мы украли вашу землю?
— Не украли, а закончили ее измерять. Линии, что вы чертите на бумаге, ничего 
не значат, земля от этого никуда не исчезнет. Преступление совершается, когда 
рабочие бледнолицых начинают прокладывать дорогу для огненного коня. Я бы тебе…
Он запнулся на полуслове, серьезно обдумывая пришедшую в голову мысль, затем 
произнес:
— Для того чтобы получить деньги, тебе нужны те самые бумаги?
— Да.
— Тогда ты ничего не получишь, потому что все ваши бумаги мы уничтожили…
— А что стало с нашим снаряжением и приборами?
— Воины хотели было все сломать, но я запретил. Хотя я не ходил в школу 
бледнолицых, но все-таки понимаю, что это очень дорогие предметы. Я приказал 
сохранить их и перевезти сюда. Я хочу вернуть их моему брату.
— Благодарю тебя и принимаю твой дар. Впрочем, пользы теперь от них мало, но, 
по крайней мере, я смогу их вернуть.
— Так, значит, они не нужны тебе?
— Нужны как раз для завершения измерений.
— Но у тебя ведь нет бумаги!
— Я все предусмотрел и сделал копию.
— И она у тебя есть?
— Да, вот здесь, в кармане. Хорошо, что твои воины не очистили его.
— Уфф! Уфф! — обрадовался Виннету и замолчал, что-то обдумывая.
Позже, узнав о его решении, я был поражен — вряд ли такое могло прийти в голову 
моим бледнолицым собратьям.
Встав, Виннету сказал:
— Мы нанесли ущерб моему белому брату, и Виннету сделает все, чтобы он был 
возмещен. Но сначала тебе надо хорошенько поправиться.
Мы вернулись в пуэбло. Впервые за последние дни четверо белых провели спокойную 
ночь. На следующий день Хокенс, Стоун и Паркер торжественно выкурили с апачами 
трубку мира. Речи при этом лились рекой, особенно усердствовал Сэм. Он то и 
дело вставлял в свою речь смешные словечки, и серьезные индейцы тщетно пытались 
сдерживать приступы смеха. Затем мы удалились, чтобы с мельчайшими 
подробностями обсудить события прошедших дней. Когда разговор коснулся 
освобождения Инчу-Чуны и Виннету, Хокенс ни с того ни с чего прочитал мне целую 
нотацию:
— Сэр, вы ужасно коварный человек! От друзей нельзя ничего скрывать, особенно 
если они столько для вас сделали. Вспомните, кем вы были, когда мы впервые