не вязал. Остальные не отставали от него и тоже были крепко пьяны. О поездке не 
могло быть и речи. Захмелевшая компания, как обычно, забралась в кусты, чтобы 
проспаться.
Что было делать? Теперь пьянчуг не добудишься до полудня, а гонца выслать 
необходимо. Получалось, что ехать, кроме меня, некому. На поездку уйдет по 
меньшей мере дня четыре, значит, работа снова встанет, никто палец о палец не 
ударит. Пока я обдумывал все это, собираясь посоветоваться с Сэмом, он вдруг 
указал рукой на запад:
— Сэр, вам не придется ехать, можно все передать через вон тех двоих, которые 
едут сюда.
Посмотрев в указанном Сэмом направлении, я увидел двух всадников. Это были 
белые. В одном я узнал старого проводника, который уже не раз приезжал с 
известиями из соседнего сектора, а рядом с ним ехал незнакомый мне молодой 
мужчина, одетый иначе, чем принято на Диком Западе. Всадники приблизились к нам,
 и незнакомец спросил мое имя. Как только я назвал себя, он дружелюбно 
посмотрел на меня:
— Так вы и есть тот молодой человек, который делает здесь всю работу, в то 
время как остальные бездельничают? Вам наверняка известна моя фамилия, я — Уайт.

Это был начальник соседнего, западного, сектора, по отзывам — человек весьма 
энергичный. Именно к нему мы и собирались отправить гонца.
Его приезд был вызван, без сомнения, какой-то веской причиной. Он спешился, 
пожал мне руку и осмотрелся. Увидев спящих в зарослях гуляк и рядом с ними 
бочонок из-под бренди, он с пониманием и укоризной покачал головой.
— Пьяные?
Я кивнул.
— Все?
— Да. Мистер Бэнкрофт собрался ехать к вам, вот и выпили на посошок. Сейчас 
разбужу его.
— Погодите! — прервал он. — Я хотел бы поговорить с вами без свидетелей. 
Отойдем в сторону и не будем пока будить их. Кто эти трое, что стояли с вами, 
когда мы подъехали?
— Это Сэм Хокенс, Дик Стоун и Билл Паркер, наши проводники, люди, вполне 
заслуживающие доверия.
— Ах, Хокенс, этот чудак. Он честный малый, я слышал о нем. Пусть все трое 
пойдут с нами.
Я выполнил его просьбу и поинтересовался:
— Вы здесь по собственной инициативе, мистер Уайт, или произошло что-то 
серьезное?
— Отнюдь. Хотелось только убедиться, все ли здесь в порядке, и заодно 
поговорить с вами. На нашем секторе мы уже все закончили, а тут, как я вижу, 
работы еще непочатый край.
— Виной тому сложный рельеф. Я собираюсь…
— Знаю, знаю! — прервал он меня. — Мне все известно. Если бы не вы, Бэнкрофт 
все еще топтался бы в самом начале сектора.
— Ну, не совсем так, мистер Уайт. Уж не знаю, кто ввел вас в заблуждение, будто 
я один работаю, так что из чувства справедливости…
— Спокойно, сэр, спокойно. Посыльные регулярно ходили от нас к вам и обратно, 
так что мне известно истинное положение дел. Очень благородно с вашей стороны, 
что вы вступаетесь за этих пьянчуг и лодырей, но мне хотелось бы знать правду. 
Раз уж вы скромничаете, придется расспросить Сэма Хокенса.
Мы направились к палатке. Уайт, усевшись перед ней на траву, жестом предложил 
нам сделать то же самое, и принялся расспрашивать Сэма Хокенса, Стоуна и 
Паркера, которые без обиняков выложили ему всю правду. Все мои попытки 
вступиться за товарищей Уайт моментально пресекал, советуя не тратить напрасно 
слов.
Узнав все, что требовалось, Уайт попросил показать наши чертежи и мой дневник 
наблюдений. Я мог бы не выполнить его просьбу, но мне не хотелось обижать 
хорошего человека, к тому же я чувствовал, что он расположен ко мне.
Уайт очень внимательно просмотрел материалы и поинтересовался, не я ли автор 
чертежей. Я не стал отпираться, так как действительно ни один из нашей веселой 
компании не сделал на них ни одной черточки, не вписал ни одной буквы.
— Из дневника не понять, сколько работы выполнил каждый в отдельности. Пожалуй, 
вы слишком далеко зашли в своем достойном похвалы чувстве товарищества, — 
сказал Уайт.
Посмеиваясь, Сэм посоветовал:
— Загляните к нему в карман, мистер Уайт. Возможно, там найдется нечто жестяное,
 такое, знаете, в чем бывают сардины. Сардин, правда, давно нет, но зато есть 
кое-что бумажное. По-видимому, личный дневник, если не ошибаюсь. Там-то уж 
наверняка все описано иначе, нежели в официальном отчете, где он пытается 
покрыть нерадивых товарищей.
Хокенс знал, что я веду записи для себя и держу их в жестянке из-под сардин. 
Мне стало досадно, что он выдал мою тайну. Уайт попросил показать мои личные 
записи. Что ж мне оставалось делать? Да и заслужили ли мои коллеги, чтобы я 
покрывал их, один надрываясь на работе, в то время как они лишь пьянствовали да 
посмеивались надо мной?
Мстить я не собирался, но и Уайту не хотелось противоречить. Я отдал дневник с 
непременным условием, что он никому не расскажет о его содержании. Закончив 
чтение, Уайт вернул мне его со словами:
— В принципе, я должен взять эти записки с собой и передать начальству. Ваши