делать на старости лет? Что? Я вас спрашиваю! Мне совершенно необходим гринхорн,
 чтобы учить его уму-разуму! А с кем я буду препираться, если вас угробят?
— Ну, думаю, с каким-нибудь другим гринхорном.
— Вам легко говорить, а где найдешь другого такого безнадежного гринхорна! Но я 
вас предупреждаю, сэр, если с вами что-нибудь случится, попомнят меня эти 
краснокожие! Да я им… Да я их… Сэр, тут у меня одно сомнение возникло. 
Насколько я успел вас узнать, принципы у вас того… слишком гуманные, вам трудно 
решиться на убийство. Оглушить — другое дело. Так вот, не думаете ли вы 
пощадить своего противника?
— Я? Ну, как сказать… гм!
— Гм? Сейчас не время издавать какие-то странные хрюкающие звуки. Вы будете 
драться не на жизнь, а на смерть!
— А если я его раню?
— Вы уже слышали, рана не в счет, надо противника обязательно убить!
— Я думаю о такой ране, которая лишит его возможности продолжать бой.
— Какое это имеет значение? Вас все равно не признают победителем и выставят 
другого противника. В условиях поединка ясно сказано, что побежденный должен 
умереть, непременно умереть! Слушайте меня внимательно, юноша: если вы только 
раните противника, вам придется добить его, нанести последний удар просто из 
жалости. И никаких гуманных принципов! Кайова разбойники, и именно они виноваты 
во всем. Началось с кражи лошадей у апачей, помните? Убивая одного из этих 
негодяев, вы спасаете жизнь многим апачам, а если вы его пощадите, апачи 
погибнут. И еще. Скажите мне одну вещь, только откровенно. Вы случайно не 
падаете в обморок при виде капли крови? Успокойте меня!
— Для вас так это важно, Сэм? Не волнуйтесь. Я не собираюсь быть 
снисходительным к противнику, потому что и он не пощадит меня. Я должен спасти 
жизнь многим людям. Это будет настоящий поединок.
— Прекрасно! Вот умные слова! Теперь я спокоен, а то было такое ощущение, 
словно я отдаю на заклание собственного сына. И все-таки, лучше бы мне самому 
взяться за нож. Может, позволите, сэр?
— И речи быть не может, дорогой Сэм! Во-первых, я, откровенно говоря, думаю, 
что лучше уж погибнуть несуразному гринхорну, чем опытному вестмену, вроде вас, 
а во-вторых…
— Ну, будет! Кому нужен такой старый хрыч, как я, тогда как вы, молодой…
— Ну, ну, будет! — прервал я его точно так же, как он меня. Во-вторых, это 
вопрос чести, и я никому не позволю заменить меня в поединке. Да и вождь не 
пойдет на это. Он жаждет моей крови.
— Вот это никак не укладывается в моей голове! Он действительно ополчился на 
вас, именно на вас. И все-таки я надеюсь, наша возьмет. А сейчас — внимание! 
Идут!
Индейцы медленно приближались. Их было меньше двухсот человек, потому что 
многие остались сторожить пленных. Тангуа провел их мимо нас на заранее 
выбранное место. Индейцы встали в круг, заняв три его четверти и оставив нам, 
белым, одну. Когда мы встали на свое место, вождь подал знак. Из рядов 
краснокожих вышел воин атлетического сложения. Все оружие, кроме ножа, он 
положил на землю и обнажил тело до пояса. Увидев его великолепный торс, все 
подумали — плохо мое дело. Вождь вывел его на середину круга и, с трудом 
скрывая торжество, провозгласил:
— Вот это и есть Мэтан-Аква, Нож-Молния, самый сильный воин кайова. Его нож еще 
не знал поражения. От его удара враг валится, точно сраженный молнией. С ним 
будет драться бледнолицый, Шеттерхэнд.
— Черт бы его побрал! — прошептал Сэм. — Это ведь настоящий Голиаф! Дорогой сэр,
 вам конец!
— Неужели?
— Не стройте из себя героя! Есть только один способ победить этого громилу.
— Какой?
— Не затягивать поединок, кончать скорее, иначе индеец измотает вас, и тогда 
вам крышка. А как там ваше сердцебиение?
Схватив меня за запястье, Сэм нащупал пульс.
— Слава тебе Господи, не более шестидесяти ударов в минуту, значит, нормально. 
Не волнуетесь? Не боитесь?
— Только этого не хватало! Нервничать и бояться сейчас, когда жизнь зависит от 
хладнокровия и выдержки. Имя этого великана так же красноречиво, как и его 
внешний вид. Тангуа выбрал нож, потому что есть у них такой мастер. Проверим, 
действительно ли он непобедим!
Разговаривая с Сэмом, я тоже разделся по пояс, хотя это и не было предусмотрено 
условиями поединка, но я не хотел, чтобы меня заподозрили в попытке хоть как-то 
защититься от ударов ножа. Карабин и револьверы я отдал Сэму. Сердце бедняги 
стучало так громко, что даже мне было слышно. Я же был спокоен и надеялся на 
успех.
Рукоятью томагавка индейцы начертили на песке восьмерку с диаметром каждого 
круга около метра, и Тангуа велел бойцам занять свои места. Нож-Молния 
презрительно взглянул на меня и сказал:
— Хилое тело бледнолицего дрожит от страха. Осмелится ли он войти в очерченный 
круг?
Не успел он закончить, как я уже оказался в круге.
— Смотрите, какой храбрец! — продолжал издеваться Мэтан-Аква. — Мой нож 
проглотит его. Великий Маниту отдает бледнолицего мне, отняв у него разум.
Обмен оскорблениями перед поединком — необходимая часть ритуала индейцев. Меня 
сочли бы за труса, если бы я смолчал, и я ответил: