оснований быть трудолюбивыми, чтобы улучшать…
— Этому учит наш долг. Говорю тебе, Марта, что ночью, когда на меня нисходят 
сны, как это иногда случается, я вижу, как наша Руфь бродит по лесу, словно 
резвящееся и смеющееся дитя, какой мы ее знали, и, даже когда я просыпаюсь, я 
вижу в воображении сестру у себя на коленях, как она привыкла сидеть, слушая те 
досужие сказки, что согревали наше детство.
— Но мы родились в один год и месяц; ты и обо мне тоже думаешь, Марк, как о 
девочке того же детского возраста?
— О тебе? Это же невозможно. Разве я не вижу, что ты превратилась в женщину, 
что твои маленькие каштановые косички стали черными как смоль пышными волосами 
соответственно твоему возрасту, а ты сама стала статной, и — я говорю это не 
ради красного словца, — разве я не вижу, что ты выросла во всем великолепии 
самой пригожей девушки? Но не так обстоит, вернее, обстояло, с той, о которой 
мы скорбим, ибо вплоть до этого часа я всегда рисовал свою сестру как невинную 
крошку, с которой мы вместе играли в ту мрачную ночь, когда она была вырвана из 
наших объятий жестокими дикарями.
— И что же изменило этот милый образ нашей Руфи? — спросила его собеседница, 
наполовину прикрыв свое лицо, дабы скрыть еще более яркий румянец удовольствия, 
порожденного только что услышанными словами. — Я часто думаю о ней так же, как 
ты, да и теперь не вижу, почему мы не можем по-прежнему представлять ее себе, 
если она еще жива, такой, какой мы хотели бы ее видеть.
— Это невозможно. Иллюзия исчезла, и вместо нее до меня дошла ужасная правда. 
Здесь Уиттал Ринг, которого мы потеряли мальчиком. Ты видишь, он вернулся 
мужчиной и дикарем! Нет, нет, моя сестра больше не дитя, какой я любил 
представлять ее себе, а взрослая женщина.
— Ты плохо думаешь о ней, хотя о других, гораздо менее одаренных от природы, ты 
думаешь слишком снисходительно, потому что помнишь, Марк, что она всегда была 
внешне более миловидной, чем любая из тех, кого мы знали.
— Я этого не знаю… Я этого не говорю… Я этого не думаю. Но что бы тяготы и 
жизнь на открытом воздухе ни сделали с ней, все равно Руфь Хиткоут слишком 
хороша для индейского вигвама. О! Это ужасно — думать, что она рабыня, 
прислужница, жена дикаря!
Марта отшатнулась, и целая минута прошла в молчании. Было очевидно, что 
вызывающая отвращение мысль впервые мелькнула в ее голове, и все естественные 
чувства удовлетворенной девичьей гордости отступили перед искренним и чистым 
сочувствием женского сердца.
— Этого не может быть, — пробормотала она наконец, — этого не может быть 
никогда! Должна же наша Руфь помнить уроки, полученные в детстве. Она знает, 
что родилась от христианских родителей! С уважаемым именем! С большими 
надеждами! Со славными обещаниями!
— Ты же видишь на примере Уиттала, который по возрасту старше, как мало те 
уроки могут противостоять коварству дикарей.
— Но Уиттал обойден природой; он всегда был ниже остальных людей по разуму.
— И все же до какой степени индейского хитроумия он уже дошел!
— Но, Марк, — робко возразила собеседница, словно позволила себе выдвинуть этот 
аргумент, чувствуя всю его силу, лишь щадя измученные чувства брата, — мы одних 
лет; то, что произошло со мной, могло с таким же успехом стать судьбой нашей 
Руфи.
— Ты думаешь, что, не будучи замужем, как ты, или предпочитая в твои годы 
оставаться свободной, моя сестра могла избежать горькой участи стать женой 
наррагансета или, что не менее ужасно, рабой его прихотей?
— Разумеется, я верю в первое.
— А не в последнее, — продолжал юноша с живостью, которая обнаружила некоторый 
внезапный поворот в его мыслях. — Но хотя ты колеблешься, Марта, несмотря на 
безоговорочное мнение и доброту по отношению к той, что любишь, непохоже, чтобы 
девушка, оставшаяся в оковах дикарской жизни, стала так долго раздумывать. Даже 
здесь, в поселениях, никто так не затрудняется с выбором, как ты.
Длинные ресницы над темными глазами девушки задрожали, и на мгновение 
показалось, будто она не намерена отвечать. Но, робко глядя в сторону, она 
ответила голосом таким тихим, что собеседник едва уловил смысл того, что она 
сказала:
— Я не знаю, как могла заслужить эту ложную репутацию у своих друзей, ибо мне 
всегда кажется, что то, что я чувствую и думаю, слишком быстро становится 
известно.
— Значит, тот шустрый кавалер из города Хартфорд, что так часто шастает 
взад-вперед между этим отдаленным поселением и домом своего отца, больше уверен 
в успехе, чем я думал. Ему не придется намного чаще проделывать долгий путь в 
одиночку!
— Я рассержусь на тебя, Марк, или ты не будешь так холодно разговаривать с той, 
которая всегда относилась к тебе по-доброму.
— Я говорю без гнева, ибо было бы одинаково неразумно и не по-мужски целиком 
отрицать право твоего пола на выбор. Но все же правильным представляется, что 
если человек тебе по вкусу и решение взвешенное, то не должно быть причин, 
чтобы не высказать своего мнения.
— И ты думаешь, что девушка моих лет тут же поверит, будто домогаются ее, когда 
вполне возможно, что тот, о ком ты говоришь, скорее ищет твоего общества и 
дружбы, чем моей благосклонности?
— Тогда он мог бы избавить себя от многих трудов и некоторых телесных страданий,
 если седло не доставляет ему большого удовольствия, ибо я не знаю другого 
молодого человека в Коннектикутской колонии, к кому я питаю меньше уважения.