Уиттала и втащить его в пылающее здание. В ту же минуту незнакомец отбросил не 
сопротивлявшегося более дикаря навстречу оружию его сотоварищей. Индеец принял 
на себя удары, целью которых была жизнь солдата, а когда зашатался и упал, его 
могучий победитель уже исчез в блокгаузе. Дверь маленькой цитадели была 
мгновенно заперта, и дикари, в ярости обрушившиеся на вход, услышали, как 
запоры обезопасили его от их атак. Раздался сигнал к отступлению, и в следующую 
минуту двор остался во власти мертвых.



ГЛАВА XV


Почему же небо
Не защитило их?..
Да почиют с миром!

«Макбет»
81



—
Будем благодарны за эту милость Божию, — сказал Контент, помогая Руфи, 
находившейся в полуобморочном состоянии, подняться по лестнице и отдаваясь 
естественному чувству, вовсе не умалявшему его мужества. — Пусть мы потеряли 
одно дитя, которое любили, зато Господь уберег наше собственное!

Его жена без чувств бросилась в кресло и, укрыв сокровище у себя на груди, 
скорее прошептала, чем произнесла вслух:
— От всей души, Хиткоут, я благодарна!
— Ты заслоняешь от меня ребенка, — сказал отец, наклоняясь, чтобы скрыть слезу, 
скатившуюся по его загорелой щеке при попытке обнять дочку. Но, внезапно 
отпрянув, он встревоженно проговорил: «Руфь!»
Вздрогнув оттого, каким тоном муж произнес ее имя, мать отбросила складки своей 
одежды, скрывавшие девочку, и, отодвинув ее на длину вытянутой руки, увидела, 
что в суматохе ужасной сцены детей перепутали и что она спасла жизнь Марте!
Вопреки душевному благородству Руфи, она не смогла подавить разочарования, 
охватившего ее в момент осознания ошибки. Природа возобладала над всеми другими 
чувствами, и притом со страшной силой.
— Это не наше дитя! — вскрикнула мать, все еще держа ребенка на расстоянии 
вытянутых рук и пристально вглядываясь в его невинное и испуганное лицо с 
выражением, которого Марта никогда прежде не видела в ее глазах, обычно таких 
нежных и таких всепрощающих.
— Я твоя! Я твоя! — бормотала дрожащая малышка, напрасно стараясь добраться до 
груди, так долго лелеявшей ее детские годы. — Если я не твоя, то чья же?
Взгляд у Руфи все еще был диким, а мышцы лица истерично дергались.
— Мадам… Миссис Хиткоут… Матушка! — Слова робко и с перерывами слетали с губ 
сиротки. Наконец сердце Руфи оттаяло. Она прижала дочь подруги к своей груди, и 
природа нашла временное облегчение в одном из тех устрашающих проявлений муки, 
которое как будто готово порвать узы, связывающие душу с телом.
— Подойди, дочь Джона Хардинга! — сказал Контент, оглядываясь вокруг себя с 
напускным спокойствием наказанного человека, в то время как естественное горе 
тяжко сдавливало его сердце. — То было Господне соизволение. Подобает, чтобы мы 
целовали его отеческую руку. Будем же благодарны, — добавил он дрожащими губами,
 но с твердым взглядом, — что нам была оказана хотя бы эта милость. Наше дитя у 
индейцев, но наши упования недосягаемы для злобы дикарей. Мы не «сложили 
сокровищ там, где моль и ржа могут сгноить их, и там, куда воры могут 
проникнуть и украсть их». Может быть, утром представится случай для переговоров 
и, как знать, возможность выкупа.
Такое предположение сулило проблеск надежды. Эта идея, казалось, дала новое 
направление мыслям Руфи и позволила долголетней привычке к самоконтролю 
несколько восстановить свою прежнюю власть. Источники слез высохли, и после 
короткой и ужасной борьбы она вновь обрела собранность. Но ни на минуту, пока 
длилась эта страшная борьба, Руфь Хиткоут уже не являла собой тот необходимый 
образец деятельности и порядка, каким была в предшествующих событиях этой ночи.
Едва ли нужно напоминать читателю, что другие действующие лица этой сцены были 
слишком заняты своими заботами, чтобы заметить краткий взрыв родительской муки 
Контента и его жены, о котором мы только что рассказали. Судьба тех, кто 
находился в блокгаузе, слишком очевидно близилась к развязке, чтобы проявлять 
какой-то интерес к подобному эпизоду в огромной трагедии момента.
Характер сражения несколько изменился. Больше не было непосредственной 
опасности от стрел и пуль нападающих, зато над осажденными нависла опасность 
нового и даже более ужасного рода. Правда, то здесь, то там стрела, застряв, 
подрагивала в отверстиях амбразур, а неловкий Дадли однажды едва избежал пули, 
которая то ли случайно, то ли пущенная рукой более уверенной, чем обычно, 
скользнула в одну из узких щелей и оборвала бы историю его жизни, не будь 
голова, вскользь задетая ею, слишком крепкой даже для такого выстрела. Внимание 
гарнизона было главным образом приковано к непосредственной опасности, 
исходившей от пожара. Хотя вероятность той крайности, в какой ныне оказалось