посменно, и, вместо того чтобы прерывать работу ради богослужения, он 
планировал работу не только на весь день, но и на всю следующую ночь.
Питер, со своей стороны, никогда не возражал против молитв или проповедей 
пастора Аминь. И то и другое он выслушивал с невозмутимой серьезностью, хотя 
было незаметно, чтобы они вызывали у него какие бы то ни было чувства. Чиппева 
охотился в «день субботний» точно так же, как и в другие дни; и именно по этому 
поводу завязалась беседа Марджери и миссионера, когда все сидели под сенью 
дубов в тихих летних сумерках.
— Как же так случилось, мистер Аминь, — сказала Марджери, по простоте душевной 
называл его этим прозвищем, — что никто из краснокожих не соблюдает дня 
субботнего, если они — потомки иудеев? Ведь это одна из самых строгих заповедей,
 и мне кажется, это как-то неестественно, — Марджери выбирала слова сообразно 
своему воспитанию и понятиям, — что кто-то из них мог совершенно позабыть про 
день праздности.
— Вам, быть может, неизвестно, Марджери, что евреи даже в цивилизованных 
странах соблюдают субботу не так, как христиане. Они посвящают Богу день 
субботний, а мы отправляем богослужение по воскресеньям, — возразил миссионер.
 — Знаете, мне показалось, что я заметил, как Питер втайне молился вчера, пока 
мы были заняты строительством укреплений. Вы сами могли заметить, как молчалив 
и задумчив был вождь вчера ввечеру.
— И верно, я тоже заметил, — сказал бортник, — но должен признаться, что не 
приписал это тайным молениям в глубине души. В такие минуты мне особенно не 
нравятся ни повадки, ни поведение этого индейца.
— Нам не узнать — не узнать — быть может, его дух боролся с искушениями дьявола.
 Мне показалось, что он молится, и я счел этот факт подтверждением того, что 
краснокожие блюдут день субботний, как иудеи.
— Я не знал, что у евреев суббота — не в тот день, как у нас, а то, пожалуй, 
мог бы подумать то же, что и вы. Но я, если не ошибаюсь, до сих пор ни одного 
еврея в глаза не видал. А вы, Марджери?
— Может, и видела, только не знала, — ответила девушка; и каждый из них говорил 
чистую правду. Тридцать пять лет тому назад Америка была не просто христианской,
 а исключительно протестантской страной. Конечно, в городах встречались и евреи,
 но их было так мало и они настолько смешивались с более многочисленной массой 
населения, что вряд ли могли привлечь к себе особое внимание. Что касается 
римско-католической Церкви, она имела и свои храмы, и приходы, но случалось ли 
кому-нибудь из оседлых американцев видеть монахиню? От монахов, хвала Создателю,
 мы пока избавлены; и мы говорим это без малейшего пренебрежения к конфессии, к 
которой они принадлежат. Тот, кому довелось пожить в странах, где эта конфессия 
преобладает, если у него есть хоть малейшее понятие о либеральности, вскоре 
начинает понимать, что благочестие и преклонение перед Господом, как и глубокое 
понимание всех обязанностей христианина, не хуже — нет, лучше — проявляется в 
обществе, где мы находим полное подчинение традиционным, укоренившимся догматам,
 чем в таком обществе, где политическая свобода так велика, что дозволяет 
форменным лжеученым воображать, что каждый человек совмещает в одном лице и 
церковь, и весь клир, и всю иерархию! Но все это быстро меняется. Католики 
становятся все многочисленнее, и в тех местах, где полвека назад и помыслить не 
могли о принятии обрядов римской Церкви, теперь слышны псалмы и молитвы 
католической мессы. Все это проявление смешения вер, которое, несомненно, 
предваряет окончательное слияние конфессий и предрекает обещанный конец.
В понедельник, последовавший за упомянутым нами днем субботним, т. е. 
воскресеньем, капрал поднял всю свою команду спозаранку, и они принялись 
сколачивать бревна, устанавливая их под нужным углом и закрепляя в траншее. 
Материал был под руками и готов в работу, так что дело спорилось; и к тому 
времени, когда солнце вновь склонилось к западному горизонту, Медовый замок уже 
был обнесен частоколом из заостренных бревен. Все они были поставлены и сбиты, 
оставалось только засыпать траншею землей да хорошенько ее утрамбовать. Конечно,
 частокол делал шэнти гораздо более неприступной, и обе женщины выразили 
благодарность друзьям, которые позаботились об их безопасности на случай 
вражеского приступа. Перед тем как улечься спать, все договорились, чтобы 
каждый знал, как действовать в пределах укреплений и где собираться. Среди 
пожиток Гершома нашлись морская раковина и рожок; последний представлял собой 
обычную жестяную трубу, которые американские фермеры держат, чтобы сзывать 
работников с полей. Раковину оставили мужчинам, которые должны были трубить 
тревогу, в случае чего, снаружи, а рожок, то есть жестяную трубу, повесили у 
дверей шэнти, так что женщины, если понадобится, могли им воспользоваться.
Около полуночи, когда все уже спали крепким сном и над прогалинами опустилась 
глубочайшая тишина, бортник был внезапно разбужен звуком, который не чаял 
услышать. Поначалу он едва поверил собственным ушам — настолько жалобно и дико 
прозвучал этот зов. Но ошибки быть не могло: это из хижины донесся звук рожка, 
и бортник мгновенно вскочил на ноги. Капрал тоже был готов, и вскоре все 
мужчины бросились на помощь. В этом случае Гершом проявил быстроту и 
присутствие духа, которые делали честь как его сердцу, так и его мужеству. Он 
первым устремился на помощь жене и сестре, хотя Бурдон не отставал от него ни 
на шаг.
Добежав до ворот в заборе, они обнаружили, что ворота закрыты изнутри на засов, 
и никого не было видно, пока Дороти не прибежала, услышав, как ее зовет 
знакомый голос мужа. Когда обе женщины вышли из хижины, велико же было 
удивление и тревога всех присутствующих! Никто не прикасался к рожку, и он 
висел себе спокойно на своем колышке, словно никто в него не трубил! Бортник, 
услышав это поразительное известие, тревожно огляделся, выясняя, кого же нет