над ним, а прямо над отверстием улья маленькие насекомые клубились, как темная 
туча, словно охраняя свое сокровище.
— Та-ак, — протянул Гершом по своей привычке, пока Бурдон смотрел в свою 
подзорную трубу, — не возьму в толк, зачем тут понадобилась эта труба. На озере,
 может, она бы и пригодилась, если кто сумел бы ее изготовить, а уж здесь, на 
прогалинах, и свои глаза сойдут не хуже покупных.
— Взгляни-ка на пчел, посмотри, как они всполошились, — ответил Бен, протягивая 
подзорную трубу своему спутнику. — За все время, что я занимаюсь этим делом, ни 
разу не видел, чтобы рой был в таком неистовстве. Обычно уже через несколько 
часов после того, как поймут, что их дерево срубили и все их планы пошли прахом,
 они начинают роиться, ищут новое дупло и принимаются собирать запасы на зиму; 
а эти все, как одна, вьются над летком, словно готовясь выдержать осаду.
— Да тут их пропасть несчетная, — Гершом никогда особенно не следил за 
оборотами речи, к которым прибегал; обычно все, что встречалось в большом 
количестве, он называл «пропасть», а в настоящем случае невозможность 
подсчитать это множество обозначил как «несчетная», — тут их пропасть несчетная,
 говорю тебе, и если ты собираешься брать приступом эту крепость, ищи себе 
другого товарища, помимо Склада Виски. С чего эти твари так взбесились? Уж не 
норовят ли они поставить дерево обратно на ноги?
— Видишь облачко пчел на опушке — вон там, южнее? — спросил Бурдон.
— А то как же! Там их тоже прорва, и снуют они взад-вперед возле дерева, как 
людишки, когда таскают воду на пожар. Сдается мне, что бочка у них опустела, 
вот они и толкутся!
— Там медведи, — спокойно возразил бортник. — Я видел и раньше такой переполох 
и знаю, кто тому причиной. Медведи затаились в чаще, боятся выйти на открытое 
место, где так много пчел. Я слышал, что разъяренные пчелы гнались за медведями 
целые мили!
— Смерть мухам! Разве этой кусачей мелочи под силу прокусить медвежью шкуру? А 
мы-то что будем делать, Бурдон? Долли и Цветик должны отведать этого меду! 
Половина моя, сам знаешь, и я с ней прощаться не намерен.
Бортник только усмехнулся, услышав, как Гершом преспокойно выделил себе такую 
солидную долю его собственности; он не счел, что в данный момент стоит 
заниматься «тяжбой о правах», как могли бы это поименовать законники. На 
пограничье существует неписаный закон, по которому все присутствующие имеют 
равную долю в добыче; точно так же как все суда в пределах видимости подходят к 
военному крейсеру за своей долей добычи. Как бы то ни было, мед, добытый из 
одного дерева, был не такой уж завидной добычей, чтобы стоило затевать из-за 
него серьезную ссору. А если для того, чтобы завладеть добычей, понадобится 
дополнительный труд и когда грозит опасность, — будет только справедливо, если 
каждое судно подойдет за своей долей.
— Будет твоя Долли с медом, лишь бы нам его доставить домой, — отвечал бортник,
 — да и Цветика не позабудем. Мне что-то пришелся по сердцу этот лесной цветок, 
и я постараюсь сделать все, что смогу, чтобы ей понравиться. Для девушки не 
сыщешь подарка слаще меда.
— Есть девчонки, которым сладкие слова больше по вкусу; только скажу тебе, 
незнакомец…
— Ты ел хлеб и соль со мной, Виски, а в нашей глуши это добро в большой цене; 
ты спал под моей крышей; не пора ли тебе перестать называть меня незнакомцем?

— Ладно, Бурдон, если тебе так больше нравится; хотя мне нравится «незнакомец» 
— что-то в этом слове есть непоседливое. Когда человек всех 
встречных-поперечных кличет незнакомцами, это знак, что он на месте не 
засиживается, а человек подвижный, сдается мне, куда лучше тех, кто сиднем 
сидит на одном месте. Я родился на побережье, на берегу Залива;
note 42
а вот куда я добрался — в глушь — и среди пресноводных озер чувствую себя как 
рыба в воде, вроде форели, которую ловят в озере Гурон или возле Макино. Если 
глаза меня не обманывают, вон там виднеется медвежья морда, вон там, под кустом 
болиголова, — вон, где пчел видимо-невидимо!

— Можешь не сомневаться, — ответил невозмутимый Бурдон, но не преминул 
осмотреть свое оружие, словно оно могло понадобиться очень скоро. — Однако ты 
что-то начал говорить про Цветика? Было бы невежливо по отношению к молодой 
женщине позабыть о ней из-за пары медведей.
— Полегче, незнакомец, — я хотел сказать, Бурдон, — не торопись! Я хотел 
сказать вот что: я прошел вдоль и поперек всю страну озер, а она очень велика; 
но как бы она ни была велика, во всей озерной стране не сыщешь равной Цветику. 
Я ей брат, и мне, может, следовало быть поскромнее в таком деле; но я всегда 
говорю, что думаю, без лишней скромности. Цветик — чистый бриллиант, если есть 
на земле бриллианты.
— А вот и медведь, если есть на земле медведи! — воскликнул Бурдон, которого 
немало позабавил рассказ Гершома о своем семействе, но теперь он понял, что 
пора переходить от слов к делу. — Вон они, всем скопом, идут в атаку, да без 
шуток.
Он был совершенно прав. Восемь медведей, из которых, впрочем, четверо были еще 
молодыми, выскочили, преодолевая павшие стволы, и бросились к сваленному дереву,
 словно заранее приготовились к атаке. Их появление подействовало на пчел как 
звук трубы, трубящей общий сбор, и к тому времени, когда передовой косолапый 
добрался до дерева, воздух над ним уже превратился в черную тучу пчел, 
слетевшихся оборонять свои сокровища. Мишка, слишком понадеявшись на толщину