Я не люблю, когда Питер говорит «да», а другой вождь говорит «нет». Так бизнес 
не делают. — Эта расхожая фраза белых торговцев была в большом ходу у индейцев, 
общавшихся с ними и перенявших их жаргон. — Скажу тебе одно, Бурдон: этот 
Дубовый Сук очень глупый индей, если ступать на мою тропу.
— Конечно, конечно, Питер, — поддакнул Бурдон, не отрываясь от своего занятия. 
Все это время он невозмутимо вертел в руках одно из своих профессиональных 
приспособлений, приводя его в порядок. — Кстати, как мне стало известно, я 
перед тобой в неоплатном долгу: говорят, что благодаря твоему совету моя скво 
попала в мой вигвам гораздо раньше, чем это случилось бы иначе. Ты, полагаю, 
знаешь — Марджери отныне моя жена. И я очень тебе благодарен за то, что смог 
жениться намного раньше, чем предполагал.
Тут Питер схватил Бурдона за руку и излил ему всю свою душу со всеми ее тайными 
надеждами, опасениями и помыслами. Он даже перешел на индейский диалект, один 
из тех, что, как он знал, были доступны пониманию бортника. Мы приводим его 
речь в свободном переводе, стараясь по мере возможности сохранить 
идиоматические особенности оригинала.
— Обрати ко мне свой слух, охотник на пчел и великий кудесник бледнолицых, и 
прислушайся к тому, что поведает тебе вождь, хорошо знающий краснокожих. И да 
войдут мои слова в твои уши, чтобы задержаться в твоем сознании. Эти слова 
несут вам добро. Выпустить такие слова на волю через то отверстие, в которое 
они вошли, будет немудро.
Мой молодой друг знает наши легенды. Из них не следует, что индеи были когда-то 
евреями; легенды гласят, что Маниту сотворил индейцев краснокожими. Они 
охотились в этих самых лесах с того момента, как земля была водружена на спину 
поддерживающей ее огромной черепахи. Бледнолицые утверждают, что земля движется.
 Если это действительно так, она движется не быстрее, чем шагает черепаха. А 
она не могла уйти далеко с тех пор, как Великий Дух снял с нее свои руки. Если 
земля движется, то вместе с ней движутся и леса, где охотятся наши племена. 
Может, при этом кто и потерялся, но только из числа бледнолицых, а индеи не 
терялись — здесь знахарь-проповедник заблуждается. Он так часто глядит в свою 
книгу, что ничего, кроме нее, не видит. Он не замечает ничего, что происходит 
пред его глазами, сбоку от него, сзади, вокруг. Я знавал подобных индеев; они 
способны видеть лишь одно. Бывает, олень перебежит дорогу такому индею, а ему и 
невдомек.
Таковы наши легенды. Они рассказывают, что земли эти были дарованы краснокожим, 
а не бледнолицым. И никто, кроме краснокожих, не имеет права охотиться здесь. 
Великий Дух установил свои законы и передал их нам. Они учат любить друзей и 
ненавидеть врагов. Ты этому не веришь, Бурдон? — спросил Питер, заметив, что 
бортник слегка поморщился, как бы не одобряя законов Маниту.
— Нам пастыри говорят иное, — ответил Бурдон. — Они уверяют нас, что Бог белого 
человека завещал любить всех людей, даже тех, что замышляют против тебя зло, и 
что к каждому следует относиться так, как ты желаешь, чтоб относились к тебе.
Питеру понадобилась почти целая минута, чтобы снова обрести дар речи, так 
поразила его эта доктрина. Правда, он в последнее время уже несколько раз 
слышал о ней, но она никак не укладывалась в его сознании.
— Таковы наши легенды, и таковы наши законы. Взгляни на меня. Пятьдесят зим 
старались сделать мои волосы белыми. Время может это. Но волосы — единственная 
часть индея, которая становится белой. В остальном он краснокожий. Это его цвет.
 По нему индея узнает дичь. По нему племена признают в нем своего. Все 
распознают индея по цвету его кожи. И он помнит, чем одарил его Великий Дух. Он 
привык к этим вещам, они его добрые друзья. А чужого он не любит. И чужеземцев 
— тоже. Белые люди — чужеземцы, индей не хочет видеть их на своей охотничьей 
тропе. Если они приходят поодиночке — убить несколько бизонов, отыскать немного 
меда, поймать бобра, — индей не против, индей охотно делится своим богатством. 
Но бледнолицые приходят иначе. Они не в гости приезжают, они являются как 
хозяева. Явятся и норовят остаться навеки. В каждый год из моих пятидесяти я 
слышал о новых племенах, изгнанных белыми с охотничьих угодий в сторону 
заходящего солнца.
Вот уже много сезонов, как я не перестаю об этом думать. Я пытался найти способ 
остановить бледнолицых. И понял — есть только одно средство. Или индеи 
воспользуются им, или все земли, на которых они испокон веков охотятся, отойдут 
к чужеземцам. Ни один народ не захочет по доброй воле отдавать свои земли. Они 
дарованы самим Маниту, настанет день, когда он может захотеть получить их 
обратно. Что же сумеет сказать ему в ответ краснокожий, который уступил свои 
владения бледнолицым? Нет, мы не допустим этого. Придется применить то 
единственное средство.
— Я, кажется, понимаю тебя, Питер, — сказал Бурдон, воспользовавшись 
наступившей паузой. — Единственное средство, о котором ты ведешь речь, — война. 
Война — индейский метод восстановления справедливости. Война против мужчин, 
женщин и детей.
Питер кивнул головой, не спуская с лица Бурдона горящего пристального взора, 
словно проникающего в самую душу бортника.
— Означает ли это, — продолжал последний, — что ты с твоими друзьями, вождями и 
их людьми, которых я видел в Круглой прерии, намерены начать с нас, шестерых 
белых, считая и двух женщин, по воле случая попавших вам в руки? Означает ли 
это, что первыми будут взяты наши скальпы?
— Первыми?! О нет, Бурдон, за многие годы рука Питера сняла множество скальпов. 
Слава о нем разошлась далеко, так что он теперь в селения белых ни ногой. И 
ищет он не янки, а любых бледнолицых. Повстречавшись в лесу или в прериях с 
бледнолицым, он старается заполучить его скальп. И так на протяжении ряда лет.