сколько  ему  позволяет  сеть,  руки
пружинят, спина  горбится,  голова уходит  в плечи  для того, чтобы смягчить
толчки и избежать увечья.
     Что значит это? Удар кинжалом в грудь... агония... конвульсии.
     Значит, Сорви-голова не умер?
     Это необъяснимо, удивительно, но это так.
     Он жив, но чувствует себя неважно, очутившись в темноте, внизу каменной
лестницы,   торжественно   скатившись   по  всем   ступенькам.   Ушибленный,
контуженный,  он добрую четверть часа лежит на сыром полу подвала, собираясь
с мыслями, едва дыша, но довольный, что избежал смерти.
     Отдохнув немного, он прежде всего старается освободить одну руку, потом
другую, наконец снимает с себя сеть.
     Ноги зуава связаны толстой веревкой, которая  врезается ему  в кожу. Он
пытается развязать узлы и бормочет:
     -- Баста! Я не в силах!
     Бедный  Сорви-голова!  После всех событий  ему  простительно  прийти  в
отчаяние.
     Вдруг он облегченно  вздыхает  --  его рука  нащупывает штык. У него не
отняли оружия, вероятно, потому, что не заметили его  под густыми  складками
сети.
     Жан достает штык и разрезает веревки.  Наконец-то он  свободен! Положив
правую руку на грудь, он чувствует что-то мокрое...
     -- Кровь! Черт возьми! Я ранен... Если бы не мой крапод, сын моего отца
отправился бы в далекий путь, откуда не возвращаются!
     Что такое этот спасительный крапод? Просто кожаный мешок с отделениями,
в  котором зуавы  хранят  свои  драгоценности: деньги,  бумаги,  драгоценные
камни. Это  плоский  вышитый мешок в  виде портмоне,  который  они носят под
рубашкой на груди, повесив на шее.
     У  каждого зуава есть такой мешок,  более или менее  богатый  сообразно
состоянию его финансов.
     Мешок  Жана очень плотный  и объемистый,  к счастью для своего хозяина.
Дама в черном  так усердно  вонзила свой  кинжал,  что он прорезал  мешок  в
нескольких местах, бумаги, проник довольно глубоко в мускулы груди и  сделал
на ней глубокую, но не опасную  царапину. Еще немного, и стилет воткнулся бы
в сердце или легкое, и Сорви-голова погиб бы безвозвратно!
     Но философствовать Жану некогда, он умирает от голода и усталости.
     У храброго солдата хватает сил ползком  удалиться  от  лестницы. Ощупав
стену, Жан встает, делает несколько шагов, падает и засыпает глубоким сном.
     Он  просыпается  от  голода и  жажды. Наступил день. Слабый  луч  света
проникает  в  отдушину и неясно  освещает  подвал. Огромнейший подвал! Сотни
бочонков стоят симметричными рядами.
     Сон подкрепил Жана, вернул ему энергию и силу. Неунывающий зуав смотрит
на линию бочонков и говорит:
     -- Вот лекарство от жажды! Посмотрим! -- И протыкает штыком отверстие в
одном  из  бочонков.  --  Странно! Вино не  льется! Что это  такое?  --  Жан
нащупывает зернистое сухое вещество, кладет щепотку на язык.
     Ба! Знакомый вкус!
     -- Порох!  Черт возьми! -- ворчит Жан,  припоминая слова дамы в черном:
"бочонки на месте?" И другую фразу: "он взлетит на воздух со всеми другими!"
     --  Так  эти бочки с  порохом должны взлететь  на воздух!  Этот  подвал
представляет из себя гигантскую мину, от взрыва которой разлетится вдребезги
замок  и  его  гости  --  начальники  французской  армии! А! Низкий  заговор
подготовлен опытной рукой!
     Сорви-голова дрожит от гнева и ужаса при мысли о катастрофе.
     Несмотря  на все его  негодование,  жажда  продолжает  мучить  его.  Он
атакует второй бочонок, энергично протыкая его  штыком. Вино  льется ручьем.
Сорви-голова прикладывает губы к  отверстию  и с наслаждением тянет крымский
нектар,  свежий, нежный,  душистый, который  подкрепляет  и воскрешает  его.
Жажда  утолена.  Но голод  сжимает все внутренности. Жан берет горсть земли,
затыкает  ею  отверстие  в  бочке  и  бредет  по  подвалу.  В  конце его  он
останавливается.  Сильный  запах  ветчины  кружит   ему  голову.  На  крюках
подвешено несколько окороков.
     --  Вот  это прекрасно!  -- говорит  Сорви-голова, снимает один окорок,
отрезает от него большой кусок и ест с каннибальской жадностью.
     Хорошо закусив и выпив, Сорви-голова вернул  всю свою бодрость и силу и
снова  стал  прежним  --  отважным неустрашимым  солдатом,  которого  трудно
смутить и испугать. Что ему делать теперь? Конечно, помешать во что бы то ни
стало ужасному заговору!  Для начала Сорви-голова  решается быть осторожным.
Осторожность не принадлежит  к числу  его добродетелей, но особенно ценна  в
людях его темперамента.
     Он садится на бочку и размышляет.
     --  Да,  надо   быть  осторожным.  Сорви-голова,  милый  мальчик,  будь
осторожен!  Дама  в  черном хитра, как  все  арабские  племена  вместе, и не
остановится ни перед чем.  Она привела меня за собой в засаду, под выстрелы,
направила меня  сюда,  к  замку,  поймала в  сети,  как карася,  и  угостила
кинжалом! Славная женщина!
     Кто  знает, может быть, и  теперь  несколько пар  глаз подсматривают за
мной! Надо найти уголок, п