бумага! Мои 
краски!
– Марш в дворницкую! – вдруг загремел голос Викниксора над их головами.

В последний раз с грустью взглянув на горящий класс, ребята юркнули под ворота.

Там уже толпились полуодетые, дрожащие от холода шкидцы.

Дворницкая была маленькая, и ребята расселись кто на подоконниках, кто прямо на 
полу. С улицы доносился шум работы, и шкидцам не сиделось на месте, но у дверей 
стоял Мефтахудын, которому строго-настрого запретили выпускать учеников за 
ворота.

Мефтахудын – татарин, добродушный инвалид, беспалый, – приехал из Самары, бежал 
от голода и нашел приют в Шкиде. До сих пор ребята его любили, но сегодня 
возненавидели.

– Пусти, Мефтахудын, поглядеть, – горячился Воробей.

Ласково отпихивая парня, дворник говорил, растягивая 
слова:
– Сиди, поджигала! Чиво глядеть? Нечиво глядеть. Сиди на месте.

То и дело то Эланлюм, то Викниксор втискивали в двери новых и новых 
воспитанников, пойманных на улице, и снова уходили на поиски.

Ребята сидели сгрудившись, угнетенные и придавленные. Сидели долго-долго. Уже 
забрезжил в окнах бледный рассвет, а шкидцы сидели и раздумывали. Каждый 
по-своему строил догадки о причинах 
пожара:
– Жарко чугунку натопили в четвертом отделении, вот пол и загорелся.

– Электрическую проводку слишком давно не меняли.

– Курил кто-нибудь. Чинарик 
оставил…
Но настоящую причину знал один Янкель: маленький красный уголек все время то 
потухал, то вспыхивал перед глазами.

Наступило утро.

Уехали пожарные, оставив грязные лужи и кучи обгорелых досок на снегу.

Печально глядели шесть оконных впадин, копотью, дымом и гарью ударяя в нос 
утренним прохожим.

Сгорели два класса, и выгорел пол в спальне.

Утром старшие ходили по пепелищу, с грустью поглядывая на обгорелые бревна, на 
почерневшие рамы и закоптелые стены. Разыскивали свои пожитки, стараясь 
откопать хоть что-нибудь. Бродили вместе с другими и Янкель с Японцем, искали 
«Зеркало», но, как ни искали, даже следов обнаружить не могли.

Они уже собирались уходить, как вдруг Янкель нагнулся над кучей всякого 
горелого хлама, сунул в эту кучу руку и извлек на свет что-то бесформенное, 
мокрое и лохматое.

Замелькали исписанные печатными буквами знакомые листы.

– Ура! 
Цело!
С величайшими предосторожностями, чуть ли не всем классом откапывали любимое 
детище и наконец извлекли его, но в каком виде предстало перед ними это детище! 
Обгорели края, пожел