нкель, чувствуя, что пост кухонного 
старосты принесет ему немало приятного.

– Да-с, здорово.

– Теперь мы равноправные граждане.

– Эй, посторонитесь, гражданин Викниксор!.. Гррражданин шкидец идет, – не 
унимался Японец.

Новый закон Викниксора обсуждали везде.

В спальне, в уборной, в классах.

Бедный дядя Сережа безуспешно пытался угомонить и загнать в спальню своих 
возбужденных питомцев.

Шкидцы радовались.

Только один Еонин с видом глубоко обиженного, непризнанного пророка 
презрительно выкрикивал фразы, полные желчи и 
досады:
– Эх вы! Дураки! Растаяли! Вам дали парламент, но вы получили и каторгу.

Он намекал на старост и изолятор.

– Чего ты ноешь? – возмущались товарищи, однако Японец не переставал. Он 
закидывал руки вверх и трагически 
восклицал:
– Народ! О великий шкидский народ! Ты ослеп. Тебя околдовали. Заклинаю тебя, 
Шкида, не верь словам Викниксора, ибо кто-кто, а он всегда надуть может.

Не было случая, чтобы Еонин поддержал новую идею Викниксора, и всегда в его 
лице педагоги встречали ярого противника. Но если прежде за ним шло большинство,
 то теперь его мало кто слушал. Получившие конституцию шкидцы чувствовали себя 
именинниками.




Великий 
ростовщик



Паучок. – Клуб со стульчаком. – Четыре сбоку, ваших ист. – Шкида в рабстве. – 
Оппозиция. – Птички. – Савушкин дебош. – Смерть хлебному 
королю!



Слаенов был маленький, кругленький шкет. Весь какой-то сдобный, лоснящийся. 
Даже улыбался он как-то сладко, аппетитно. Больше всего он был похож на сытого, 
довольного паучка.

Откуда пришел Слаенов в Шкиду, никто даже не полюбопытствовал узнать, да и 
пришел-то он как-то по-паучьи. Вполз тихонько, осторожненько, и никто его не 
заметил.

Пришел Слаенов во время обеда, сел на скамейку за стол и стал обнюхиваться. 
Оглядел соседей и вступил в разговор.

– А что? У вас плохо 
кормят?
– Плохо. Одной картошкой живем.

– Здорово! И больше 
ничего?
– А тебе чего же еще надо? Котлеток? Хорошо, что картошка есть. Это, брат, 
случайно запаслись. В других школах и того хуже.

Слаенов подумал и притих.

Дежурный с важностью внес на деревянном щите хлеб. За ним вошел, солидно 
помахивая ключом, староста Янкель. Он уже две недели исправно работал на новом 
посту и вполне освоился со своими обязанностями.

– Опять по осьмухе дают! – тоскливо процедил Савушка, вечно голодный, 
озлобленный новичок из второго отделения, но осекся под укоризненным взглядом 
халдея Сашкеца.

Однако настроение подавленности передалось и двум соседям Савушки, таким же 
нытикам, как и он сам. Кузя и Коренев вечно ходили озабоченные приисканием пищи,
 и это сблизило их. Они стали сламщиками. Слаенов приглядывался к тройке 
скулящих, но сам деликатно молчал. Новичку еще не подобало вмешиваться в 
семейные разговоры шкидцев.

Янкель обошел два стола, презрительно швыряя «пайки» шкидцам и удивляясь в душе,
 как это можно так жадно смотреть на хлеб. Сам Янкель чувствовал полное 
равнодушие к черствому ломтю, возможно потому, что у него на кухне, в столе, 
лежала солидная краюха в два фу