тельность. 
Страшно негодовал, когда мать наказывала его за то, что, побродивши в весенних 
дождевых лужах, он приходил домой грязным и мокрым.

Не выносил наказаний и уходил из дому, надув губы. А на дворе подбивал ребят и, 
собрав орду, шел далеко за город, через большое кладбище с покосившимися 
крестами и проваливающимися гробницами к маленькой серенькой речке. И здесь 
наслаждался.

Свобода успокаивала Гришкины нервы. Он раздевался и начинал с громким хохотом 
носиться по берегу и бултыхаться в мутной, грязной речонке.

Поздно приходил домой и, закутавшись, сразу валился на свой сундук спать.

Гришка вырос среди улицы. Отца он не помнит. Иногда что-то смутно промелькнет в 
его мозгу. Вот он видит себя на белом катафалке, посреди улицы. Он сидит на 
гробу высоко над всеми, а за ними идут мать, бабушка и кто-то еще, кого он не 
знает. Катафалк тащат две ленивые лошади, и Гришка подпрыгивает на деревянной 
гробовой доске, и Гришке весело. Это все, что осталось у него в памяти от отца. 
Больше он ничего вспомнить не мог.

Кузница дворовая с пылающим горном стала его отцом. Мать работала прачкой «по 
господам», некогда было сыном заниматься. Гришка полюбил кузницу. Особенно 
хорошо было смотреть вечером на пылающий кровавый горн и нюхать едкий, но 
вкусный дым или наблюдать, как мастер, выхватив из жара раскаленную полосу, 
клал ее на наковальню, а два молотобойца мощными ударами молотов мяли ее, как 
воск. Тяжелые кувалды глухо ухали по мягкому железу, и маленький ручник 
отзванивал такт. Выходило красиво – как музыка.

До того сжился с кузницей Гришка, что даже ночевать стал вместе с подмастерьями.
 Летом заберутся в карету непочиненную – усядутся. Уютно, хорошо, потом 
подмастерья рассказывают страшные сказки – про чертей, мертвецов, про 
колокольню с двенадцатью ведьмами.

Слушает Гришка – мороз кожу выпузыривает, а не уходит – жалко оставить так 
историю, не узнав, чем кончится.

Так бежало детство.

Потом мать повела в школу, пора было взяться за дело, да Гришка и не отвиливал, 
пошел с радостью.

Учиться хотелось по разным причинам, и главной из них были книжки брата с 
красивыми обложками, на которых виднелись свирепые лица, мелькали кинжалы, 
револьверы, тигры и текла красная хромолитографская кровь.

Гришка оказался способным. То, что его товарищи усваивали в два-три урока, он 
схватывал на лету, и учительница не могла нахвалиться им за его ретивость.

Однако успехи Гришкины на первом же году кончились. Читать он научился, писать 
тоже. Он вдруг решил, что этого вполне довольно, и с яростью засел за 
«Пинкертонов». Никакие наказания и внушения не помогали.

Гришка в самозабвении, затаив дыхание, носился с прославленным американским 
сыщиком по следам неуловимых убийц, взломщиков и похитителей детей или с 
помощником гениального следопыта Бобом Руландом пускался на поиски самого Ната 
Пинкертона, попавшего в лапы кровожадных преступников.

Так два года путешествовал он по американским штатам, а потом мать грустно 
сказала 
ему:
– Достукался, скотина. Из школы вышибли дурака. Что мне с тобой 
делать?
Гришка был искренне огорчен, однако ничего советовать матери не стал и вообще 
воздержался от дальнейшего обсуждения этого сложного вопроса.

С грехом пополам пристроила мать «отбившегося от рук» мальчишку в другую школу, 
но Гришка