о уже на глазах ошеломленных шкидцев.




* * 
*


Ленька третьи сутки сидел в изоляторе и не знал, что его судьба взбудоражила и 
взволновала всю школу.

В четвертом отделении с утра до ночи шли бесконечные дебаты.

– Все-таки, ребята, это хамство, – кипятился Янкель. – Парень взял на себя вину,
 страдает неизвестно за что, а 
мы…
– Что же ты, интересно, предлагаешь? – язвительно усмехнулся Японец.

– Что я предлагаю? Мы должны всем классом пойти к Викниксору и сказать ему, что 
Пантелеев не виноват, а виноваты мы.

– Ладно! Дураков поищи. Иди сам, если хочешь.

– Ну и что? А ты что думаешь? И 
пойду…
– Ну и пожалуйста. Скатертью дорога.

– Пойду и скажу, кто был зачинщиком всего этого дела. И кто натравил ребят на 
Леньку.

– Ах, вот как? Легавить 
собираешься?
– Тихо, робя! – пробасил Купец. – Вот что я вам скажу. Всем классом идти – это 
глупо, конечно. Если все пойдем – значит, все и огребем по пятому 
разряду…
– Жребий надо бросить, – пропищал Мамочка.

– Может быть, оракула пригласить? – захихикал Японец.

– Нет, робя, – сказал Купец. – Оракула приглашать не надо. И жребий тоже не 
надо. Я думаю вот чего… Я думаю – должен пойти один и взять всю вину на себя.

– Это кто же именно? – поинтересовался Японец.

– А именно – 
ты!
– 
Я?
– Да… пойдешь 
ты!
Сказано это было тоном категорического приказа.

Японец побледнел.

Неизвестно, чем кончилась бы вся эта история, если бы по Шкиде не пронесся слух,
 что Пантелеев выпущен из изолятора. Через несколько минут он сам появился в 
классе. Лицо его, разукрашенное синяками и подтеками, было бледнее обычного. Ни 
с кем не поздоровавшись, он прошел к своей парте, сел и стал собирать свои 
пожитки. Не спеша он извлек из ящика и выложил на парту несколько книг и 
тетрадок, начатую пачку папирос «Смычка», вязаное, заштопанное во многих местах 
кашне, коробочку с перышками и карандаши, кулечек с остатками постного сахара – 
и стал все это связывать обрывком шпагата.

Класс молча наблюдал за его манипуляциями.

– Ты куда это собрался, Пантелей? – нарушил молчание Горбушка.

Пантелеев не ответил, еще больше нахмурился и засопел.

– Ты что – в бутылку залез? Разговаривать не желаешь? 
А?
– Брось, Ленька, не сердись, – сказал Янкель, подходя к новенькому. Он положил 
руку Пантелееву на плечо, но Пантелеев движением плеча сбросил его руку.

– Идите вы все к чегту, – сказал он сквозь зубы, крепче затягивая узел на своем 
пакете и засовывая этот пакет в парту.

И тут к пантелеевской парте подошел Японец.

– Знаешь, Ленька, ты… это самое… ты – молодец, – проговорил он, краснея и 
шмыгая носом. – Прости нас, пожалуйста. Это я не только от себя, я от всего 
класса говорю. Правильно, 
ребята?
– Правильно!!! – загорланили ребята, обступая со всех сторон Ленькину парту. 
Скуластое лицо новенького порозовело! Что-то вроде слабой улыбки появилось на 
его пересохших губах.

– Ну, что? Мировая? – спросил Цыган, протягивая новичку руку.

– Чегт с вами! Миговая, – прокартавил Ленька, усмехаясь и отвечая на 
рукопожатие.

Обступив Леньку, ребята один за другим пожимали ему руку.

– Братцы! Братцы! А мы главного-то не сказали! – воскликнул Янкель, вскакивая 
на парту. И, обращаясь с этой трибуны к новенькому, он заявил: – Пантелей, 
спасибо тебе от лица всего класса за то… что ты… ну, ты, одним словом, сам 
понимаешь.

– За что? – удивился Ленька, и по лицу его было видно, что он не понимает.

– За то… за то, что ты не накатил на нас, а взял вину на себя.

– Какую 
вину?
– Как какую? Ты же ведь сказал Вите, будто лепешки у Совы ты замотал? Ладно, не 
скромничай. Ведь 
сказал?
– 
Я?
– Ну да! А кто 
же?
– И не думал.

– Как не 
думал?
– Что я, дурак, что 
ли?
В классе опять наступила тишина. Только Мамочка, не сдержавшись, несколько раз 
приглушенно хихикнул.

– Позвольте, как же это? – проговорил Янкель, потирая вспотевший лоб. – Что за 
черт?! Ведь мы думали, что тебя за лепешки Витя в изолятор посадил