два свиных зуба. А чтобы талисман действовал верней, он положил в мешочек еще 
маленький медный крестик.

Он был глубоко убежден, что только благодаря этому талисману Крузенштерн 
оставил его на корабле.

Моряки особенно охотно слушали его рассказы о том, как он разными волшебными 
способами старался извести своего врага — Робертса.

— Эй, Кабри, — просили они его, — расскажи нам, как ты нагонял на Робертса 
болезнь.

— Да, я решил нагнать на Робертса болезнь, — начинал Кабри. — Для этого мне 
нужна была его слюна. Я пошел к Робертсу и притворился, что хочу помириться с 
ним. Он пожал мне руку. Тогда я угостил его гнилым бананом. Банан был горький, 
и Робертс начал плеваться. Один его плевок попал на траву. Я сейчас же сорвал 
листик с плевком и отнес к себе в хижину. А там у меня уже был припасен 
волшебный порошок, который я достал у жреца, живущего в морае. Я смешал слюну 
Робертса со щепоткой порошка, зашил смесь в мешочек, сплетенный из древесной 
коры, и зарыл потом этот мешочек в землю. Человек, слюна которого зарыта вместе 
с волшебным порошком в землю, начинает болеть и в конце концов после долгих 
мучений умирает.

— Ну что же, Робертс заболел?

— Нет! — печально восклицал Кабри. — Но я знаю, отчего он не забелел. Он сам 
волшебник, и на него никакое волшебство не действует.

Во время этого плавания между Нукагивой и Гаваями произошла неприятная история 
с Федором Толстым. Крузенштерн давно уже неодобрительно относился к дерзким 
проделкам молодого графа, но тут Толстой выкинул штуку, которая окончательно 
вывела капитана из терпения.

Толстой вез из Бразилии обезьяну. Обезьяна смешила весь экипаж любовью к 
подражанию. Она бродила за Толстым по пятам и делала все, что делал он: 
тасовала карты, разливала вино по бокалам, сосала трубку. Этим граф 
воспользовался для злой шутки.

Однажды утром вместе с обезьяной вошел он в капитанскую каюту. В каюте никого 
не было. Толстой взял лежавший на столе лист чистой бумаги, полил его чернилами 
и ушел, оставив свою обезьяну в капитанской каюте.

Через полчаса Крузенштерн, зайдя к себе в каюту, увидел там обезьяну, которая 
сидела на столе и аккуратно поливала чернилами его судовой журнал, лист за 
листом. Все драгоценные записи капитана о путешествии были испорчены. Их нужно 
было писать заново.

Крузенштерн сразу догадался, чьи это проделки. Он вызвал к себе Толстого и 
объявил ему, что на Камчатке высадит его на берег.

7 июня с корабля увидели землю. Это был самый южный и самый большой из 
Гавайских островов. Раньше всего заметили огромную гору Мауно-Лоа, 
возвышающуюся посреди острова. Вершина ее была скрыта в облаках.

В конце дня, перед сумерками, моряки увидели лодку, плывшую к «Надежде». Все 
выбежали на палубу встречать гостей.

В лодке сидели двое — мужчина и женщина. По виду они совсем не отличались от 
жителей острова Нукагива, но одеты были лучше: кроме юбочек, на них были еще 
рубашки из желтой бумажной материи. Они привезли с собой для продажи несколько 
дюжин кокосовых орехов, гроздь бананов и довольно тощего поросенка.

Впустив гостей на палубу, Крузенштерн вызвал Кабри, надеясь, что французу, 
знавшему язык жителей Нукагивы, удастся сговориться с гавайцами. Кабри 
заговорил очень бойко, но гавайцы ничего не поняли. Оказалось, что хотя и 
жители Нукагивы и жители Гаваев полинезийцы, но говорят они на разных наречиях. 
Гаваец, с недоумением выслушав Кабри, вдруг заговорил на ломаном английском 
языке.

— Кто вас научил говорить по-английски? — спросил Крузенштерн, совсем сбитый с 
толку.

— У нас в деревне есть английская церковь и белый жрец, — ответил гаваец. — Он 
велит нам ходить в церковь, учит говорить по-английски. Л кто не ходит в 
церковь, у тех он отбирает землю.

Крузенштерн понял, что речь идет об английском миссионере.

Минуло уже двадцать шесть лет с тех пор, как Кук открыл Гавайские острова, и 
восемнадцать лет с тех пор, как их посетил Лаперуз. За это время в жизни