Гости вошли в хижину и уселись на циновках. В углу стоял медный чайник и лежало 
ружье; только эти две вещи указывали на европейское происхождение хозяина; вся 
остальная утварь была такая же, как во всех других хижинах Нукагивы. Жена 
Робертса научилась от мужа нескольким английским словам и сейчас же попробовала 
пустить их в ход, но ничего связного ей сказать не удалось, и она смущенно 
умолкла.

Отдохнув и освежившись холодным кокосовым молоком, моряки снова пустились в 
путь. Робертс вывел их на берег как раз к тому месту, где стояли шлюпки. Здесь 
все было в полном порядке. Матросы спокойно покуривали свои трубки; их с самым 
добродушным видом окружали островитяне, пришедшие на берег, едва стало известно,
 что мир заключен.

Вернувшись на «Неву», капитан Лисянский немедленно послал шлюпку за водой. 
Через час шлюпка вернулась с полными бочками — островитяне сами наполнили их. 
Все шло по-старому.

Крузенштерн объявил, что экспедиция тронется в дальнейший путь, едва «Нева» 
вдоволь запасется водой. «Надежда» давно уже была готова к отплытию, и команда 
ее последние два дня стоянки у берегов Нукагивы провела в прогулках и поездках 
на шлюпках вдоль берега.

Во время одной из таких поездок лейтенанту Головачеву, командовавшему шлюпкой, 
удалось открыть неизвестный до тех пор географам залив, который был больше и 
глубже бухты Анны-Марии. Залив этот он назвал именем знаменитого русского 
моряка Чичагова. На берегу залива Чичагова стояла деревня, побольше и побогаче 
той деревни, в которой правил Тапега. Был здесь свой король, встретивший 
Головачева очень ласково. О Тапеге он отзывался презрительно: деревня Тапеги 
могла выставить в бою только восемьсот воинов, а деревня залива Чичагова — 
тысячу двести.

Головачев заметил, что хижины здесь гораздо новее на вид, чем хижины деревни 
Тапеги, стены которых были покрыты плесенью и начали подгнивать. Это удивило 
его.

— Ваша деревня, видно, недавно построена? — спросил он короля.

— Нет, она построена давно, — ответил король, — по недавно ее разрушили громом 
твои братья, белые люди, и нам пришлось строить ее заново.

Головачев догадался, что это одна из тех двух деревень, которые разрушил 
капитан английского корабля, когда островитяне отказались дать ему провизию 
даром.

В окрестностях Головачев нашел несколько небольших ям, которые могли быть 
только следами пушечных ядер.

Головачев решил возвратиться сушей. Он отправил шлюпку прежним путем, а сам 
вместе с тремя спутниками пошел к бухте Анны-Марии пешком, через пустынную 
центральную часть острова. Целый день бродили они в горных ущельях, среди 
дикого тропического леса, такого густого, что иногда им приходилось прорубать 
себе дорогу топором. Усталый, измученный прибыл поздно вечером Головачев на 
«Надежду».

— Ложитесь спать, лейтенант, — сказал ему Крузенштерн. — Завтра мы выходим в 
море.

Англичанин Робертс сопровождал моряков во всех их прогулках по острову. Он 
оказал экспедиции много важных услуг. Собираясь сняться с якоря, Крузенштерн 
хотел как-нибудь отблагодарить Робертса.

— Поезжайте с нами, Робертс, — сказал он ему. — На обратном пути мы будем плыть 
мимо Англии, и я отправлю вас на родину.

— Что вы! — закричал Робертс в ужасе. — Там беглых матросов заковывают в 
кандалы и отправляют на виселицу!

— Это верно, — согласился Крузенштерн. — Но у меня в Англии много влиятельных 
знакомых, и я мог бы похлопотать за вас. Неужели вы совсем не тоскуете по 
родине, по родному языку, по большим городам?

— Нисколько, — ответил Робертс. — На родине я был беден, бездомен, вечно 
голоден. Мне приходилось работать по пятнадцати часов в сутки, жевать черствый 
хлеб, жить на чердаке. А здесь я свободен и сыт, я сам себе господин, у меня 
есть дом и семья. Уверяю вас, капитан, я отсюда никогда не уеду. Я был бы 
вполне счастлив, если бы черт унес куда-нибудь этого проклятого француза, 
который вечно делает мне пакости. Но на такое счастье невозможно надеяться.

Крузенштерн задумался.