лись в две 
синие щелки.

– Слушай меня, Аленушка, – зашептал Гапон, – наконец-то пришло за батюшку 
твоего Соловушку отмщение. На рассвете Илюху, обидчика твоего, со двумя его 
сотоварищами лютой казнью Владимир казнит. А мы с тобой сейчас двинем к 
печенегам, обо всем об этом сообщим и к полудню с войском ихним уже и в Киев 
вступим. И стану я ханским на Руси наместником. Тогда и свадьбу сыграем. А?! 
Ловко я 
закрутил?!
Алена, онемев от возмущения, уставилась на Гапона. Наконец, 
взорвалась:
– Ах ты змей подколодный! Ах ты тать окаянная! Россию-матушку продавать?! Да я 
тебя, гада!.. – И она выдернула из под полы свою девяностопудовую кочергу, с 
коей не расставалась даже в постели.

– Ты ж моя упрямица, ты ж моя непослушница, – принялся ласково приговаривать 
Гапон, отступая вглубь сеней. А там, в сенях, на тот случай все уж приготовлено 
было. В одну руку схватив с вешалки рушник, в другую – с полки бутыль с 
наклейкой «Хлороформ», он плеснул зелья на ткань и, подскочив вплотную к Алене, 
сунул ей рушник в лицо.

Бабища с грохотом рухнула на пол и захрапела, сотрясая звуком избу.

– Ничего, ничего, Аленушка, – приговаривал Гапон, корабельным канатом скручивая 
ей руки и ноги, – баба ты норовистая, что кобылка необъезженная... Вот стану 
наместником, свадьбу справим, тогда и полюбишь, тогда и послушной станешь. – 
Сказав это, он прощальным поцелуем осенил пухлые девичьи уста, а затем вогнал в 
них толстенный кляп из скомканной скатерти. – Ты тут полежи, отдохни, – сказал 
он на прощание безответному телу, – а я пока сбегаю с Черномором разберусь.

С этими словами поп поспешно выскочил из избы.



...А во княжеских палатах тем временем происходило вот что. Только было 
собрался Владимир от волнений отдохнуть, как отворилась дверь и вошла Несмеяна.

– Обидчика моего не нашли, папенька? – кокетливо спросила она, поправляя рукава 
шитого бисером кафтана.

– Обидчика, обидчика... Ищут, – рассеянно сказал Владимир, озираясь по сторонам.
 Где ж корона? Неужели Гапончик уволок? Казню... А! Вот 
она!
Владимир подобрал невесть как закатившуюся под трон корону, обдул с нее пыль и 
искоса посмотрел на дочку.

– Чего вырядилась в праздничное? Сарафан, небось, из китайского сукна шит, а ты 
его в будни носишь. Отец-то у тебя – князь, и то по-простому одевается! – Он 
похлопал себя по бокам, демонстрируя полосатую пижаму.

Несмеяна лишь вздохнула и промокнула глаза платочком.

– Грустно, папенька. Посмеяться хочется.

– Так ты посмейся, – оживился Владимир. – Народу объявим, что я тебя сам 
развеселил, полцарства сэкономим. 
Ну?!
Царевна покривила губы, старательно развела их пальцами вверх и застыла.

– Ну, – подбадривал Владимир. – Давай, хохочи, 
золотко!
– Чего с Емелей будет, как сыщут? – продолжая кривить лицо, спросила Несмеяна.

– Казним. Голову с плеч скинем,