не
была инстинктивная боязнь высоты - просто во всем этом изящном  переплетении
хрупких конструкций было что-то аномальное, словно создавались  они  не  для
этого мира, а для какого-то другого,  с  меньшей  силой  тяжести  и  большим
бесстрашием его обитателей.
   - А для чего эти мостики, если они никуда не ведут? -  обернулась  она  к
Оцмару.
   - Я люблю гулять по ним, делла-уэлла, потому что они -  как  человеческая
жизнь: одни заканчиваются глухой стеной, другие  -  обрывом  в  пропасть,  а
одна-единственная дорога ведет к сказке, предназначенной только мне.  Сейчас
ты увидишь ее. Но прежде... Идем.
   В его голосе звучала такая величавая грусть, что  девушка  беспрекословно
последовала за ним. Миновав анфиладу  янтарных  покоев,  они  спустились  по
пологой лестнице, огражденной  черными  свечами  кипарисов,  и  по  висячему
мостку пошли над поросшим диковинными цветами, более похожими на  водоросли,
ущельем, сохранившимся в своем первозданном виде. Подкрашенный кармином  дым
подымался откуда-то снизу, и  солнечные  лучи,  проходя  сквозь  него,  тоже
приобретали  чуточку  зловещий  пурпурный  оттенок.  Несмотря  на   сквозное
пространство, здесь не чувствовалось ни ветерка,  и  пухлые  ватные  облачка
флегматично замерли  под  стрельчатыми  арками  и  над  ними,  не  закрывая,
впрочем, гряды белых меловых холмов,  ограждавших  ущелье  с  севера.  Таира
глянула вверх - чуть выше тянулся  еще  один  воздушный  мост,  по  которому
бесшумно двигались люди в красном и черном, а правее, на вершине  скалистого
утеса,  неподвижно  застыла  величественная  крылатая  фигура,  в   скорбной
задумчивости взирающая прямо на солнце.
   - Это и есть анделис? - невольно вырвалось у девушки.
   - Не знаю, - признался Оцмар. - Я увидел все это в одном из своих снов  и
приказал изваять из  разного  камня,  соединив  потом  воедино.  Говорят,  у
настоящих анделисов два рукава - черный и красный, но этот дух явился мне  в
белых одеждах. Однако поторопись, делла-уэлла, горный цветок распускается не
надолго, а потом его разносит ветер.
   Они дошли до массива, где уже невозможно было определить, когда кончается
один терем  и  начинается  другой,  еще  более  причудливый,  -  иногда  они
располагались просто друг на друге, и обитатели этого, наверное, отличали их
только по разноцветным изразцам,  которыми  были  облицованы  стены,  башни,
купола. Здесь смешались византийские базилики и минареты, античные  храмы  и
вавилонские зиккураты, и во всем этом не  чувствовалось  безвкусицы,  потому
что это была сказка.
   Наконец они нырнули в узкий дверной проем и двинулись чуть ли не в полной
темноте по тесному коридору, где даже двоим было бы не разойтись. Деревянная
обшивка стен и пола делала  их  движение  почти  бесшумным,  и  если  бы  не
громадные жуки-светляки, то здесь царила  бы  непроглядная  тьма.  По  всему
чувствовалось, что этот проход не предназначался  для  посторонних.  Наконец
коридор круто свернул вправо, и перед ними затеплилась ровным светом щель, в
которую можно было протиснуться  только  боком.  Оцмар  привычным  движением
скользнул в нее и тут же отступил влево, освобождая проход для девушки.  Она
последовала за князем, протиснувшись через столь необычную дверь, и  застыла
на месте: дальше идти было некуда.
   Крошечная круглая комнатка, не более четырех шагов  в  поперечнике,  была
освещена серебристым мерцанием дымчатых шаров,  лежащих,  как  апельсины,  в
громоздкой хрустальной вазе, стоящей прямо на полу в самом центре ротонды. И
ничего другого здесь не было, если не считать  женского  портрета,  висящего
прямо напротив входа.
   Портрет этот тоже был  необычен:  сначала  он  притягивал  взгляд  просто
потому, что больше смотреть было не на что, но потом от него уже нельзя было
отвести глаз. Тонкие черты нежного и в то же время  в  чем-то  непреклонного
лица  были  полускрыты  едва  угадываемой  вуалью,  уложенной  поверх  волос
причудливыми складками. Диковинный нимб из отчетливых белых  цветков  осенял
это лицо, ни в коей мере не делая его святым. Но - священным.
   - Это моя мать, - прошептал Оцмар. - Я смутно ее  помню,  и  дорисовывать
то, чего не сохранила моя память, я  счел  святотатством.  Поэтому  она  под
вуалью. Но я все время жду, что в каком-нибудь из моих снов она сбросит этот
покров...
   - Чем больше я смотрю на нее, - так же вполголоса отозвалась девушка, тем
больше понимаю, какая разница между красивым - и  Прекрасным...  Она  умерла
молодой?
   - Я означил число ее преджизней вот этими бессмертниками.
   Таира прищурилась, считая про себя; их  было  двадцать  девять...  и  еще
проглядывал краешек.
   - Ее убили? - спросила  Таира  и  тут  же  пожалела  о  своей  неуместной
любознательности.
   - Она умерла от горя, когда узнала о том, что случилось со мной, каким-то
неестественно ровным, словно обесцвеченным голосом проговорил Оцмар.
   - Ты унаследовал ее красоту, князь, - сказала Таира,  чтобы  хоть  как