ядывая малыша, но не касаясь его даже кончиками перьев.
     Сэнни не обернулась, продолжая невидящим взглядом смотреть туда,  где
мягким светом сияла такая близкая и такая далекая Земля. Юрг наклонился  и
бережно обнял жену, словно пряча ее от всей Вселенной.  Вдохнул  запах  ее
теплых волос и все-таки не удержался,  поверх  ее  головы  засмотрелся  на
пышный весенний ковер каракумского разнотравья.  Его  подбородок  невольно
коснулся ее волос, а руки, как крылья, укрыли плечи...
     - Мы не будем  торопиться,  Сэнни,  маленькая  моя,  -  зашептал  он,
чувствуя, как под его губами шевелятся,  точно  живые,  прядки  ее  черных
волос. - Мы дождемся вечера и тихо опустимся на сказочную равнину, которая
когда-то была пустыней, а теперь зеленее  и  душистее  самого  Джаспера...
Хорошо?
     - Да, - еле слышно донеслось до него, - да...
     - Красноногие аисты, заночевавшие здесь на своем пути к северу, будут
при виде нас закидывать головы на спину и щелкать клювами... Но ты  их  не
бойся.
     - Нет, - отвечала Сэнни, - нет...
     - А потом подойдут джейраны, хлебца попросить, только вот у  нас  нет
человеческого хлеба - не беда, правда?
     - Правда, - соглашалась она, - правда...
     - А потом за нами  прилетят,  -  говорил  он,  радуясь,  что  стихает
горестная дрожь, бившая ее маленькое  тело,  -  за  нами  прилетят,  если,
конечно, облака не помешают - ишь, ползут  с  юга,  точно  белая  мохнатая
шкура...
     - Я думала, это снег...
     - Нет, это низкие облака, они к вечеру...
     Он вдруг осекся - горло перехватило.
     - Откуда ты знаешь - про облака?
     Она не ответила.
     - Ты... видишь?
     Ее голова едва уловимо дрогнула в коротком кивке.
     Он должен был ощутить буйную радость,  а  вместо  этого  его  охватил
цепенящий ужас и отвращение - к себе самому.
     - Значит, - проговорил он, едва ли не заикаясь, - я для  тебя  -  все
равно что...
     Он не мог даже произнести этого слова.
     И  тут  странный,  прерывистый  звук,  напоминающий  клекот  орленка,
донесся из угла. Юрг в недоумении обернулся и вдруг понял, что  впервые  в
жизни - а может быть, и вообще в истории Джаспера - они слышат,  как  крэг
смеется.
     - Сэнни, - прошептал он, обхватывая голову руками и садясь на пол;  -
Сэнни, Кукушонок, простите меня, дурака...
     Она порывисто повернулась и гибким, точным  движением  опустилась  на
колени рядом с ним.
     - Как же ты сам не догадался,  муж  мой,  -  проговорила  она,  и  он
подумал, сколько же дней и месяцев он не слышал, чтобы  у  нее  был  такой
счастливый голос. - Как же ты сам не понял, что иначе и быть не  может.  У
нас ведь теперь все на двоих: и сын,  и  зрение,  и  неразделимость  самой
жизни...