обности. Он любил диктовать свои рассказы учителю и 
особенно гордился сагой о двух проказливых хомяках, Ромео и  Джульетте, которую 
прочли в классе как образец. Возвращаясь из школы, он взахлеб рассказывал о том 
прогрессе, который сделал их класс в создании макета среды обитания динозавров 
из папье-маше в натуральную величину. Чейз прекрасно себя чувствовал и быстро 
рос.
      Сара училась в четвертом классе новой экспериментальной публичной школы. 
Она обучалась по ускоренной программе, где определенное время отводилось 
созданию независимых проектов. Это позволяло девочке чувствовать себя взрослой 
и ответственной. Конечно же, начав замечать мальчиков, Сара стала переживать, 
что не может расти побыстрее. Она подолгу занимала телефон, судача со своими 
подругами об изменяющихся симпатиях и группировках в классе.
      Все эти новые приключения помогли отвлечься детям от тех необычных 
экспериментов, которые с ними проделал Норман несколькими неделями раньше. 
Сеансы регрессий скоро стали для них «просто чем-то, что произошло».
      Несколько раз Сара, Чейз, Стив и я говорили между собой и с нашими 
близкими друзьями об этих воспоминаниях. Но, в основном, истории не покидали 
пределов семьи. Мы не хотели разглашать их, чтобы не подвергать детей риску 
быть осмеянными или обвиненными в сочинении небылиц. Я опасалась, что насмешки 
могут привести к тому, что чудесные двери, вдруг открывшиеся в их прошлые жизни,
 столь же внезапно захлопнутся. Я проинструктировала Сару и Чейза, чтобы те 
никому не рассказывали о том, что вспомнили из своей прошлой жизни, не 
посоветовавшись со мной. Я объяснила им, что все происшедшее является 
реальностью, но для большинства людей это непонятно, а некоторые даже будут 
пытаться поднять их на смех. Дети поняли меня и с готовностью приняли мой совет.

      Я часто думала об их необычайных воспоминаниях, и у меня в голове 
рождалось множество вопросов. Обладают ли также и другие дети памятью о своих 
прошлых жизнях? И если это так, лежат ли их воспоминания столь же близко к 
поверхности и являются столь же доступными, как и в случае с Чейзом и Сарой? 
Насколько часто детские страхи и проблемы физического развития коренятся в 
прошлых жизнях? Вопросов становилось все больше. Я хотела найти ответы, но 
через несколько недель Стив дал согласие работать в Пенсильвании, и через три 
месяца, в декабре, мы продали дом и переехали. Из-за всех этих пертурбаций у 
меня не оставалось ни времени, ни сил искать ответы на все эти вопросы.
      Все мы испытывали чувство потери, покидая Эшвилл, но дети переживали это 
особенно остро. Ведь они здесь родились. Мы отложили отъезд до Рождества, когда 
Сара должна была пропеть сольную песню на рождественском концерте. В конце 
концерта одноклассники Сары подарили ей букет роз, и многие маленькие девочки, 
стоявшие на сцене, расплакались. Нам было грустно покидать столько близких 
друзей и этот уютный городок. Эшвилл был хорошим местом для нас.
      Мы переехали в загородный каменный дом, которому насчитывалось больше 
сотни лет, расположенный возле Филадельфии. Он был окружен красивыми деревьями 
и тихими глухими улочками, по которым было безопасно разъезжать на велосипеде 
или кататься на скейте. Чейз и Сара пошли в новую публичную школу. Сара была 
разочарована тем, что парты в классах располагались рядами, а ученикам 
запрещалось разговаривать между собой во время уроков, но все же скоро привыкла 
к новой школе и приняла большинство ее правил. Чейз легко перенес перемену, и 
через несколько недель у обоих появились новые друзья.
      С момента вселения в новый дом Чейз ни разу не вспоминал о своих 
регрессиях. Я решила, что он просто забыл о них. Но как-то утром, через 
несколько месяцев после переезда, когда шестилетний Чейз и я сидели за 
завтраком, мой сын обрушил на меня новые воспоминания из своей солдатской жизни.
 Разговор складывался примерно так:
      «Мам, помнишь, как я видел себя солдатом, когда был с Норманом?»
      «Да», – ответила я, удивившись, что он снова начал говорить об этом после 
того, как прошло столько времени. Я почувствовала, как покрываюсь гусиной кожей,
 но, начав глубоко дышать, чтобы успокоиться, взглянула Чейзу прямо в глаза.
      «Мы тогда смешно говорили», – сказал Чейз, глядя сквозь меня.
      «Что ты имеешь в виду? Вы говорили по-английски? На том, языке, на 
котором мы говорим?»
      «Да, – ответил он, завертевшись, словно слегка сбитый с толку. – Но это 
было смешно. Мы не так произносили слова». Он снова запнулся, подбирая слова. 
«Знаешь, как говорят черные?» Я утвердительно кивнула. «Так я был черным».
      Когда мне удалось немного оправиться от шока, я смогла произнести: «Ты 
был с другими черными солдатами?» – изо всех сил стараясь, чтобы мой голос 
звучал обычно.
      «Да, там были черные и белые солдаты, они сражались вместе», ответил Чейз.
 Я наблюдала за его лицом. Глаза мальчика смотрели в сторону. Казалось, он 
разглядывает образы, появляющиеся в его уме, а затем рассказывает об этом мне.
      Помня о вопросах Нормана, я спросила: «И что еще ты видишь?»
      «Это все».
      Больше ничего не было. Чейз потерял образы и снова вернулся к своей 
овсянке.
      Меня застала врасплох неожиданная фраза Чейза, и я не смогла вовремя 
найтись. Я сожалела, что не сумела задать более подходящих вопросов и сделать 
все возможное, чтобы он продолжал говорить. Может ли он открыть еще что-то из 
своей жизни солдата? Возможно, эти воспоминания из прошлой жизни влияют на него 
таким образом, какого я не в силах понять? Возможно, существуют еще какие-то 
проблемы и эмоции из той жизни, которые должны всплыть в памяти. И почему этот 
отрывок воспоминаний появился перед мысленным взором мальчика во время 
завтрака? Насколько я могла судить, ничто не могло спровоцировать мысли Ч