рю линий и сказал: «Это мои 
боли».
      Колин попыталась обнять его и сказала: «Блэйк, возможно, я смогу помочь 
тебе, ты ведь знаешь, как я тебя люблю». На что Блэйк ответил с большим 
чувством: «Я люблю тебя, затем я тебя ненавижу!»
      Позже Колин объясняла мне: «Казалось, он любил меня и ненавидел 
одновременно. Он не мог объяснить почему. И я тоже не знала».
      Она собиралась уже отвести сына к психотерапевту, но усомнилась, сможет 
ли тот сделать для него что-то большее, чем она сама. Она продолжала обвинять 
себя в его состоянии и боялась рассказать обо всем мужу, чтобы тот не обвинил 
ее тоже.
      Через три месяца, когда они всей семьей гостили в Лондоне, произошел 
ужасный случай, который помог Колин осознать таинственную причину перемен, 
приключившихся с ее сыном.
      Вот как она рассказывает об этом: «Однажды в Лондоне, где царила 
предрождественская суета, мы стояли на посреди улицы на «островке». 
Регулировщик просвистел в свой свисток, чтобы пешеходы остановились. Мы все 
жались друг к другу, как сардины в банке. Блэйк был в коляске, которую обычно 
занимал его младший брат. Коляска стояла рядом с проезжей частью. Никто не 
двигался. Но в тот момент, когда на улице показался большой грузовик, Блэйк 
выскочил из коляски и бросился на проезжую часть. Я закричала, чтобы он 
возвращался, но мальчик стоял как вкопанный, глядя на несущийся прямо на него 
грузовик. Мой муж моментально схватил его на руки и оттащил с дороги. Водитель 
грузовика резко затормозил, выскочил из машины и заорал на нас, что мы, мол, не 
смотрим за ребенком. Все мы словно были заморожены ужасом.
      Но тогда я впервые задумалась, не связана ли депрессия Блэйка с тем 
случаем, о котором он пытался рассказать мне несколько месяцев назад? Мог ли он 
считать, руководствуясь какой-то странной логикой, что он должен попасть под 
грузовик еще раз? Это пугало меня по-настоящему».
      Через две недели по возращении из Англии Колин увидела мое объявление в 
журнале. Она тут же позвонила мне и рассказала историю Блэйка. Я почувствовала 
ее расстройство и услышала страх в ее голосе, когда она спросила: «Если это 
действительно воспоминание из прошлой жизни, значит ли, что оно должно 
повториться сейчас?»
      Она приходила в ужас от мысли, что Блэйк может снова попасть под грузовик.
 Я также находила его поведение потенциально опасным. Он нуждался, чтобы к нему 
проявили внимание немедленно. Я знала, что все описываемое Колин подходит под 
формулу Фрейда «навязчивое повторение», то есть навязчивую потребность 
повторить травматическое переживание, независимо от последствий. В случае с 
Блэйком первоначальная травма, принудившая его выскочить на середину лондонской 
улицы, находилась в его прошлой жизни.
      Я заверила Колин в том, что Блэйк действительно переживает воспоминания 
из прежней жизни, и рассказала ей о тех шагах, которые следует предпринять, 
чтобы обеспечить его безопасность. Но вначале я убедилась, что это были 
действительно воспоминания о прежней жизни, а не фантазии, сравнив характерные 
черты случая с Блэйком и других, уже известных мне случаев.
      Начнем с того, что Блэйку было три года, когда он впервые заговорил об 
этих переживаниях. А это оптимальный возраст для воспоминания о прошлой жизни.
      Он говорил своей матери о том, что его сбил грузовик, как о чем-то само 
собой разумеющимся. По тону его голоса она знала, что Блэйк верит в свои слова. 
Было ясно, что все это произошло в его мозгу. И его история не изменялась, как 
ни выспрашивала его Колин насчет деталей.
      Его видение несчастного случая было графически точным – это была 
перспектива из-под колес. Его личное восприятие отличалось от того, каким оно 
могло бы быть, наблюдай он за этим как зритель по телевизору. Как мог 
трехлетний мальчик обладать подобной перспективой?
      Блэйк говорил о болях в левой стороне его тела, а именно туда пришелся 
первый удар грузовика. Все это, наряду с изменениями его личности, 
свидетельствовало о подлинности воспоминаний.
      Я не стала советовать Колин отвести своего сына к традиционному 
психотерапевту, так как была убеждена, что причины его проблем коренились в 
травме из прошлой жизни. Я была уверена, что большинство терапевтов не будут 
знать, что делать с травмой из прошлых жизней, даже если они воспримут 
заверения Колин совершенно серьезно. К тому же ни я, ни Колин не знали ни 
одного детского психотерапевта, специализирующегося по прошлым жизням, который 
бы жил в Чикаго или его окрестностях.
      Мы сошлись на том, что лучшая стратегия – это попытаться помочь Блэйку ей 
самой. Я знала, что в любом случае она не сможет повредить ему. А если Блэйку 
не станет лучше, то мы попробуем что-то другое. Но прежде чем помогать своему 
сыну, Колин должна понять основные принципы того, как воспоминания из прошлых 
жизней могут влиять на настоящее.
      Я проиллюстрировала Колин на примере регрессии Сары, как эмоции переходят 
из прошлого в настоящее. Я рассказала о том, как убежденность Сары в том, что 
родители из ее прошлой жизни не хотели помочь ей выбраться из огня, переросла в 
злость по отношению к ним в этой жизни.
      Когда я рассказывала о Саре, Колин внезапно ощутила шок узнавания. Не 
сердился ли Блэйк сейчас на нее из-за того, что винил родителей из своей 
прошлой жизни, которые не сумели уберечь его от несчастья? Когда Блэйк говорил: 
«Я люблю тебя, затем тебя ненавижу», не путал ли он своего отношения к 
родителям из той жизни и из этой? Интуитивно Колин поняла, что с ним происходит.

      Затем я объяснила ей то, что маленькие дети порой с трудом