оящей рядом с глиняными строениями 
на солнцепеке. Она была сиротой, и ей удавалось прожить лишь благодаря тому, 
что она воровала пищу. Каждую ночь она проводила в каком-то укрытии. Вопрос 
выживания заключался в ловкости и скорости. Она сказала, что умерла совсем 
молодой. Ее убили за кражу еды. Однако в трансе она не казалась обеспокоенной 
этой безвременной смертью. Казалось, Сара испытывает облегчение.
      Я спросила, какими были ее последние мысли перед смертью. Сара ответила: 
«Я рада, что все закончилось. Мне было тяжело жить. Яне хочу делать этого 
снова».
      Мне было интересно узнать, что сможет принести Сара оттуда в эту жизнь, и 
я спросила: «Чему тебя научила та жизнь?»
      «Нельзя выжить благодаря воровству. Не всегда удается спастись бегством. 
Нужно научиться чему-то другому, чтобы сделать жизнь полноценной». Когда Сара 
открыла глаза, она не сразу поняла, где оказалась. «Я рада, что нахожусь здесь 
сейчас», – сказала она со вздохом облегчения.
      Как эта жизнь влияет на Сару сейчас? Я рассмеялась про себя, когда 
осознала, насколько Сара трудолюбива и практична, как любит она откладывать 
любую копейку. Она не может смотреть, как освобождают холодильник от остатков 
еды. Ей очень трудно смириться с тем, что пища может пропасть. Возможно, такая 
экономность связана с воспоминаниями о жизни, полной лишений? Интересно будет 
проследить за тем, как отразится это на ее карьере и последующих жизненных 
решениях. Я также сделала записи этой регрессии и отложила их для дальнейшего 
анализа.
В поисках новых маленьких путешественников во времени
      Исчерпав возможности своих собственных детей, я приступила к поискам 
других объектов исследований. Я хотела узнать, что произойдет, если я смогу 
регрессировать ребенка, который еще не проходил через регрессию. Сможет ли он 
легко получить доступ к воспоминаниям? И если да, то каковы будут эти 
воспоминания: увидит ли он кровавые картины прошлого или ничем не омраченные 
образы спокойной жизни?
      Мне удалось отыскать с десяток детей от пяти до одиннадцати лет, с 
которыми я могла заняться регрессиями. Это были друзья Сары и Чейза. Их 
родители знали, что мои дети прошли сквозь регрессии в прошлые жизни и остались 
вполне нормальными, здоровыми детьми. Так что они легко дали свое согласие на 
то, чтобы я поэкспериментировала с их малышами, если те сами не будут этому 
противиться. Десяти- и одиннадцатилетние друзья и подружки Сары проявляли 
огромный интерес к предстоящим сеансам, и это делало их идеальными объектами 
для исследования.
      Я начала с того, что объяснила маленьким добровольцам, что верю в то, что 
мы уже жили не раз на земле в образе различных людей, и если мы глубоко 
расслабимся, то сможем вспомнить эти жизни. Дети не проявили никакого 
сопротивления и с радостью приняли эту возможность. Им было интересно увидеть, 
кем они были когда-то. Я также предупредила их, что иногда ничего не происходит,
 как мы ни желаем вспомнить свое прошлое, потому они не должны расстраиваться и 
пытаться что-то сочинить.
      Я также подготовила их к тому, что некоторые воспоминания могут быть 
травматическими. Я объяснила, что все мы прожили много жизней. Некоторые из них 
были счастливыми, иные – нет. Если они вспомнят что-то страшное или болезненное 
– значит, так и надо. Это все равно что смотреть грустный или страшный фильм в 
кинотеатре. Когда мы увлечены фильмом, то смеемся и плачем, но как только 
выходим из кинотеатра на солнечный свет, нам становится совсем не страшно и мы 
забываем о грусти. Регрессии, сказала я, действуют точно так же.
      Почти все дети легко вошли в транс после простого упражнения по 
релаксации. Так же как и при работе со взрослыми, я попросила своих маленьких 
добровольцев сосредоточиться на своих телах, постараться рассмотреть, какую 
одежду и обувь они носят, какого цвета их кожа и волосы, какой у них рост и 
какого они возраста, – все это позволило им рассмотреть себя более отчетливо. 
Затем я предложила описать то, что их окружало, – пейзаж, здания, и рассказать, 
что они при этом испытывают. Я видела, как трепетали их веки и напрягались лица,
 когда дети концентрировались на внутренних образах и чувствах. Они говорили 
мне об испытаниях, выпавших на их долю в прошлых жизнях, а затем перешли к 
описанию момента смерти.
      Ни в одной из этих историй речь не шла о значительной травме или тяжелой 
насильственной смерти. Они видели лишь нормальные жизни и мирные смерти. Даже 
тогда, когда дети описывали потерю ближнего или катастрофическую неудачу, 
казалось, они принимают это спокойно.
      Для большинства детей достигнуть прошлых жизней было вовсе не трудно. Но 
я заметила, что эта техника отнюдь не всегда эффективна. Применяя те же приемы 
с детьми поменьше – пяти или шести лет, я ничего не добивалась, кроме ерзанья 
на стульях и отрывочных образов. Некоторые сообщали мне отрывки историй, 
которые напоминали сновидения или телевизионные программы, были и такие, 
которые явно старались не разочаровать меня в себе и говорили то, что, по их 
мнению, мне хотелось услышать. Но я могла сразу же отличить эти истории. Дети 
рассказывали их как сказки, чуть ли не нараспев, а не в том прерывистом стиле, 
который отличает подлинные воспоминания. Когда они фантазировали, то не 
переживали своих историй эмоционально. Легче всего замечается их 
непоследовательность. Реалистический характер – типичная черта подлинного 
воспоминания о прошлой жизни.
      Например, одна история звучала очень подозрительно. Она очень уж 
смахивала на телевизионный фильм. Маленький мальчик видел себя в качестве 
принца, живущего в замке. Он ходил по длинным темным коридорам, и иногда ему 
приходилось сражаться с драконами, прятавшимися по темным углам. Он полностью