к  существованию,  Врангелям  приходится  торговать
спиртом!

Глава 36 ЗАМЕРЗШЕЕ ОКНО

     По дороге, размышляя о делах, Невельской решил, что не надо торопиться.
Разжаловать успеют! Нечего пороть горячку... Сибирь заинтересовала его...
     В  Петербурге  должны  судить  петрашевцев.  Хорошо,  если  бы  процесс
поскорее прошел... Пусть уляжется...
     Жаль  было,  что  верста  за  верстой  Иркутск  становился все  дальше,
хотелось бы к нему, а не от  него. Уже  теперь  временами тоскливо.  Обратно
погоню, если все будет благополучно...
     Он имел время  подумать  и поглядеть со стороны на  все, что произошло.
Уехал он с камнем  на сердце. Каждый миг отдалял его от  Екатерины Ивановны.
Он не объяснился, все висело в воздухе. Она весела, пляшет; пропляшут теперь
до великого поста.  Он ясно представлял всех ее кавалеров, веселую молодежь:
Пехтеря-Ришье,  Пестерева, инженеров... "Там  радость, оживление. А я? Из-за
чего  я  еду? Из-за того, что  так ясно. Еще дал  слово отстаивать  проект о
Камчатке! А можно бы не ездить... Я бы уже мчался в Якутск, по Лене... А тут
висит надо  мной топор, жизнь  мою  ломают, я  не посмел  объясниться... Она
ангел чистый, я ей  благодарен буду вечно, но  как знать, что будет...  Беда
ждет  меня впереди,  но беда может  быть сзади, кругом беда...  Да еще явись
немедленно! Стриженая девка косы не заплетет, а  ты будь  в Питере... Нет, я
не стану спешить... Пусть они там беснуются!"
     По своему любопытству он, утром ли, когда бьет лютый мо-
     304
     роз и  все вокруг как залито  молоком, вечером ли - па станциях, скинув
доху, а иногда и  шинель,  в одном мундире, сидя с мужиками, расспрашивал их
про жизнь. Здешние все хвалили землю.
     - Земля-то хороша...- был один ответ.
     - Земли-то много...
     Такую дорогу может снести лишь человек с железным здоровьем, который не
боится  в одном мундире стоять на морозе, не обедавши ехать целый день после
того, как  утром наелся мяса, выпил  водки.  А  вечером - борщ  с  мясом пли
пельмени... И так день за днем, день за днем...
     Он наслышался по  дороге  про богатейшую жизнь на казачьей линии... Ему
говорили, что можно  ехать  через Ялуторовск и Екатеринбург, а  можно  через
казачьи станицы на Оренбург
     "На Екатеринбург  путь короче... Но  я так обратно  поеду,- решил  он,-
быть  не  может,  чтобы разжаловали.  Не  верю!  Думать  не  хочу!  Впрочем,
загадывать не смею..."
     Oi Омска капитан  поехал  другой, дальней  дорогой  на  Оренбург.  Леша
Бутаков должен быть там, вернуться с Аральскою моря.
     "Лешка,  Лешка!  -  вспомнил он своего старого  товарища  по  корпусу.-
Где-то ты сейчас, нашел ли устье Аму-Дарьи, описал ли ты Арал? Как он рвался
туда, безумный искатель путей в Азию..."
     Пошли станицы, богатые скотом и хлебом. Такой стране нужны пути - моря,
реки,  океан... Теперь,  когда  Федор  Петрович доказал,  что вдоль  берегов
Сибири плаванье невозможно и дальше Новой Земли прохода для судов нет и быть
не может,- Амур, Амур нужен и гавани  на  Тихом океане, южнее его устья. Как
Николай  Николаевич  не понимает!  Умный человек, а слышать не хочет. Дураку
простительно. Дурак считает дураками тех,  кто не походит  на  него,  а себя
умным  человеком. С дураки спроса нет! А  Николай Николаевич? И вот я должен
защищать Камчатку и все полумеры! Что же, буду, раз дал слово!
     В голове его все время звучал какой-то мотив...  Это Екатерина Ивановна
играла. Мотив веселый,  напоминающий  поначалу  о беззаботной  юности.  Ясно
помнилось, как она играла, как была весела и беззаботна... Но  вдруг ее руки
стали медлительней.  Ворвалась  друга тема - раздумья, мысли. Катя взглянула
как-то  значительней, словно,  разговаривая  с  ним  этими  звуками,  желала
объясниться, сказать, что все  не так просто, как кажется,  и не так весело,
есть много, много серьезного.
     А тема мысли все глубже и глубже, и все больше у нее ответвлений, и все
благородней она и страстней.  Звуки  растут, растут куда-то ввысь... И опять
нежно-веселое легкомыслие... И  еще страстнее и серьезнее  отзвук. И вот обе
темы  сплетаются.  И  чем  больше  красок,  веселья,  радости  у одной,  тем
серьезнее, проникновеннее, глубже звучит другая...
     Это любовь! Вдруг ритм шагов,  какого-то танца, обе, кажется, счастливо
шагают по жизни... Одна все время возбуждает другую.
     И  вот  первая  стала  нежно-задумчивой,  а  вторая,  в бурном  порыве,
страстной, бешеной... Но первая тоже слышна ясно и отчетливо...
     Геннадий Иванович стал думать, что у  Бетховена есть отзвук для всякого
чувства,  для  каждого  человека,  и так люди будут ощущать из  поколения  в
поколение. Сейчас в снежном поле, где  вокруг все  бело - небо тоже  бело, и
лес бел, в один тон с полем,- ему пришло в голову, что,  быть может,  совсем
не то  писано  Бетховеном, что почувствовал он, слушая Екатерину Ивановну...
Точно  так же можно  совершить открытие в физике, в географии, в социологии,
цель которого узка, но в нем  выразится весь человек, и ему он отдаст  всего
себя.  И такое открытие будет верно, совершенно,  и, может быть, тогда  люди
последующих  поколений найдут  в  нем  ответы на свои  вопросы...  Оно будет
служить таким целям, о которых откры