свезите в амбар. Порох, кроме  заряда  для  взрыва,  свезите  на  берег  и
поместите в погреб, который вырыли  летом.  Подведите  шнур  к  пороховому
погребу. Держите наготове бочки с порохом на «Палладе». У Пестрякова  есть
упряжка собак, для них надо наготовить юколы.  Надо  наморозить  рыбы  для
команды... Занятия продолжать обязательно. Учите людей строю, шагистике  и
ружейным приемам, чтобы без дела не скучали.
     — Да,  тут  много  наших  померло.  Зимовали   экипажи   «Иртыша»   и
компанейского корабля, — объяснял палладский матрос своим  новым  дианским
товарищам. — Если бы мы на «Палладе» не поспели, они  все  погибли  бы  от
цинги и голода.
     Адмирал стоял наверху. Отправив десант на берег, он оглядывал  с  юта
синие дали бухт среди желтых лесов и черных скал.
     ...Можайский  объяснял  юнкеру  Корнилову  про  светочувствительность
серебряной пластинки и про влияние паров ртути на закрепление изображения.
     — Ненавижу англичан! — сказал Сибирцеву штурманский поручик  Елкин. —
Неужели они и сюда доберутся... — Елкин закончил промеры, вычертил и  сдал
карты. Он поднялся посмотреть  еще  раз  на  необыкновенную  гавань  перед
уходом.
     — Повидали два  новых  порта? —  спросил  его  Алексей  Николаевич. —
Зарисовали их, описали в дневнике?
     Все готово к уходу в плавание, но  «Диана»  почему-то  задерживается,
словно адмиралу, который так рвался в Японию, жаль  вдруг  стало  покидать
свои берега.
     — Никуда не пойдем,  господа,  не  распаляйте  своего  воображения, —
сказал Елкин. — Адмирала нашего плохо знаете. Он пошел в Японию, а  теперь
начнет сомневаться, колебаться и кончит тем, что останется тут на зимовку.
Императорская гавань — это дыра, где вечно будут мереть люди от цинги. Кто
сюда дойдет, тот не выберется. Тут голодней, чем на Аляске.
     Можайский полагал, что  поручик  ошибается.  Адмирал  входил  во  все
детали  предстоящих  съемок  дагерротипом.  Не  здесь  же  мы  будем  этим
заниматься!
     Путятин ушел к себе, сидел в каюте и думал, что на  устье  Амура  он,
кажется, освободился от всех неприятных ему людей. Все готово  к  уходу  в
дальнее плавание. От всех интриг освободился... От капитана  Унковского  с
его странностями. Но, кажется,  опять  неприятные  проявления  начинаются.
Люди не заняты делом, как следует. Распущенны. Поэтому  не  умеют  держать
себя в железной узде, позволяют себе ослаблять нервы. От всех освободился,
кто мешал, но человек грешен... И от себя не освободишься...
     Что, если Япония имеет большое значение  не  для  Петербурга,  а  для
нашего будущего здесь? Петербург и Москва пока очень далеки  отсюда.  Хотя
каждый раз, когда Евфимий Васильевич  пишет  бумаги  канцлеру  и  министру
иностранных дел Карлу Васильевичу, он чувствует себя  на  такой  служебной
высоте и при исполнении такого высокого  долга,  словно  и  не  уезжал  из
Петербурга. Но сегодня эта высота мешает Евфимию Васильевичу, ему кажется,
что, может быть отдав распоряжения остающимся здесь морякам и солдатам, он
и дальше должен бы действовать в этом же духе. Но  тогда  опять  Петербург
тускнел и куда-то  отступал,  а  этого  тоже  нельзя  позволить.  Являлась
какая-то двойственность, опять нет покоя! Хотя избавился от тех личностей,
которые, служа на «Палладе», составляли отдельное, несогласное с адмиралом
общество и тормозили дело.
     Через  окно  в  салоне  Евфимий  Васильевич  смотрел  на  берег,   он
вспоминал, как сам жил здесь. «Это мое завоевание, совершенное без  опиума
и без водки! Мы еще  придем  сюда...  Я  еще  приду.  Еще  много  придется
потрудиться для этой земли. Эта гавань — загвоздка».
     Адмирал встал и прошелся по салону.
     «Если посол петербургского правительства так  задумывается,  что  это
означает? Что-о?» — хотелось завизжать, сжав кулаки.
     В Нагасаки так случилось с  Евфимием  Васильевичем,  что  он  оборвал
переговоры, и об этом офицеры его рассказывали на мысу Лазарева и на устье
Амура. Он еще 4 января предлагал японцам заключить договор. Уполномоченные
ответили, что договор будет и Россия получит все  преимущества,  но  пусть
пройдет время, сейчас умер старый сиогун, молодому  сиогуну  нельзя  сразу
изменять политику, послы сами ничего не могут решить без согласия  высшего
правительства. Путятин заявил, что поскольку у них нет полномочий,  то  он
уходит. А уходить надо было не из-за этого. Ждали объявления войны.
     Офицеры расхвастались  потом  в  Шанхае  и  в  Гонконге  про  удачные
переговоры и про обещание, данное  японцами.  Преувеличенные  сведения  об
успехе русских передавались европейскими купцами. Американцы  приняли  эти
известия очень  серьезно  и  сразу  взялись  за  дело.  Первое  в  истории
соревнование между русскими и американцами, и что  же  теперь?  В  газетах
есть сообщения, что американцы уже заключили договор. Как они действовали?
Подробности пока неясны.
     Чего только не пришлось  наслушаться  у  своих  берегов  за  эти  два
месяца. «Они злы здесь, словно сидят со связанными руками и ненавидят  мое
посольство больше, чем французов. Карл Васильич им мешает! Что они  только
про него не толкуют! Что же скажут про меня?» Да  так  и  скажут:  «Японцы
куда благородней, приятней, и дипломатическая борьба с ними,  скажут,  ему
куда более подходит, чем забота о коренных интересах России,  благо,  мол,
что он и выглядит там, как просветитель...»
     — Дьячков, ты, говорят,  знаешь  по-японски? —  спрашивал  адмирал  у
низкорослого смуглого казака.
     — Маленько обучился.
     — Где же ты учился?
     — В крепости жил на Сахалине всю зиму.
     — Да, я зн