================================================================


                               ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Новая  изба  Кузнецовых  очень  теплая.  Некрасивая,  но  просторная,
светлая, сложенная из красноватых лиственниц, с резьбой под окнами.
     — Сотню лет простоит, — говорят соседи.
     Егор Кузнецов —  мужик со светло-русой бородой, сам рослый, кряжистый
и могучий, словно рос в дремучих березовых лесах русского Севера.
     — А  вот  избу ты  не  в  улицу выстроил, —  замечал ему сосед Тимоха
Силин, малорослый и рябоватый. — Начальство тебя не похвалит.
     Из  ольхи  дедушка  Кондрат  выколол дощечки,  сделал  бандурку,  два
конских волоса сплел и натянул струны.

                    О-ох ты, но-очка моя, —

запевала Наталья.

                    Ночка те-емна-а-я,

подхватывали бабы. —

                    Принахмурилась, пригорюнилась.
                    Или нет у тебя, ночка темная,
                    Светла месяца, ясных звездочек...

     В  окне —  желтая релка.  Гнутся,  стонут на  ветру  голенастые белые
березы.  Лес сполз с  релки,  гребень ее  облысел,  но  весь еще во пнях и
кочках. Повсюду торчат кустарник и дудки диких болотных трав. Егор сдвинул
темный  лес,  открыл  землю  солнцу,  но  еще  придется ему  не  один  год
корчевать.
     На  столе,  под холстиной,  распространяя по новой избе запах свежего
хлеба, отдыхают — только что с горячего пода — калачи и караваи.
     Два урожая вырастил Егор на новой земле.  В  первый год голодали,  на
второй гречихи собрали столько,  что  хватило на  всю  зиму,  но  ярица не
уродилась.
     — Земля еще не перепрела, — замечал тогда дед.
     На третий год для пробы мужики посеяли овес на пойме над озером. Вода
была большая,  и  половину урожая затопило.  Бабы ездили по полю в лодках,
жали  овес  на  корм  скоту,  перегибаясь  через  борта.  Поле  овса,  как
колосистая луговая трава,  уходило в озеро,  и не ветер,  а волны колебали
его. Колосья плыли в волнах, и казалось, что озеро зеленеет.
     Нынче  ярица  на  релке  дала  хороший  урожай.   Уродилась  пшеница,
посеянная Егором по перелогу, на прошлогоднем гречишном поле.
     — Гольды обступили меня, —  толкует дед, — за бороду уж не хватают, а
все про хлеб:  «Дедушка,  мол,  давай мучки». Улугу еще тот год похвалялся
перед своими,  что на релке хлеб вырос:  «Наш,  мол,  хлеб!» Бабка у нас и
хлеб-то испечь умеет...  А  молодые —  те выросли в  голоде,  хлеб пекли с
мякиной. Разучились...
     Дедушка Кондрат вдруг ударял по струнам, запевал надтреснутым голосом
плясовую.
     Белобрысый внучек Васька бил в бубен и пританцовывал.
     В  таежной тишине неслись глухие удары бубна.  В  ночи  слабо светили
оконца новых изб. А кругом леса, хребты — такие, что подумать страшно.


                                  * * *

     За  годы,  прожитые на  Амуре,  Федька  Кузнецов нагнал  ростом брата
Егора, раздался в плечах. На щеках парня — русый пух и густой румянец.
     — Женить тебя пора! —  как-то  сказал ему  Кондрат. —  Пока я  живой,
хорошую девку надо высватать. Я помру — кто о тебе позаботится?
     Федька начал было отнекиваться,  но  дед и  уговаривать его не  стал.
Парень скоро смирился.  Он  решил,  что раз отец с  матерью велят —  так и
быть, они лучше знают.
     Кузнецовы узнавали у почтарей, где есть хорошая невеста.
     — На Горюне девок брать: народ там окреп, с хлеба живут...
     — Иван говорит, славная девка у Шишкиных, — толковал Кондрат.
     — Дядя Ваня сказывает:  Горюн —  речка богатая, с пушниной! — блеснув
светлыми глазами, воскликнул Васька.
     — Ну, это ему, — молвил Егор, — а нам девку!
     — Пусть сватать пособляет, —  сказала старуха. —  А  то  девку другой
высватает и речку захватит.
     — Поедем в Тамбовку, —  говорит Кондрат. — Тамбовские-то соломатники.
Гром гремит, а они кричат: «Мол, дедушка Илья, не бей в Тамбов, поверни на
Пензу, я тебе кусок соломаты дам!»
     Словом,  что-то  родное,  знакомое еще  по  России было для старика в
тамб