| |
жить не надо! — воскликнул он. — Себя убью!
— Убьешь — только посмеемся над тобой. А ты на самом деле стань
русским. А это что! Рубаху может каждый сменить! И отвяжись от меня!
Айдамбо ушел от Ивана смущенный и подавленный. Барабанова дома не
было. Гольд снял сапоги и лег на кровать. Он поклялся никогда таких сапог
не надевать.
Кто-то толкнул его в плечо. Перед ним стояла Агафья.
— Встань-ка, — сказала она. — Ишь, разлегся!
— Башка болит! — с жалобой в голосе ответил парень.
Айдамбо слез с кровати.
Баба поправила одеяло. Айдамбо долго сидел на лавке. Видя, что Агафья
не в духе, он решил убраться подобру-поздорову.
— Давай мой мешок, — робко сказал он.
— Поди возьми. Я не стану ходить за тобой. Вон он.
Айдамбо поднял мешок. Мехов в нем не было.
— А где выдры?
— Какие еще выдры? Да ты что, окаянная душа! — заголосила баба. —
Гулял-гулял, пил, всех поил, безобразничал! Да ты что это?
— А зачем толкаешься? — с обидой крикнул гольд.
— Вот, на твои обутки, хоть уху из них вари! И поди ты вон! Грязь за
тобой надоело убирать. Я и тебя и Федора изобью!
— Черт не знай, — удивился Айдамбо, выскакивая на крыльцо.
— Попало тебе? — окликнул его Тимошка. — Пойдем ко мне.
Изба у Тимошки маленькая, белая, из начисто обтесанных бревен и крыта
колотыми бревнами. Во всю изгородь сушится невод, как будто Тимоха поймал
огород в Амуре и вытащил на берег. Невод с лыковой насадкой и красными
глиняными грузилами.
Сидя на солнышке, Силин учил сына плести лапти.
— Ты ловко делаешь! — удивился Айдамбо. — Это че такое?
— Деревянные обутки! — ответил Тимоха. — Ты из рыбы делаешь, а я из
липы. Я из дерева все могу сделать: избу, одежду, посуду. На ногах — липа,
веревки лыковые. Ты вяжешь из дикой конопли, а я из дерева. Вот, гляди, я
сделал девкам утку, куклу... Вот солонка... А тебя русским сделали?
Дураков, как мы с тобой, много на свете! Вот ты хвалишься, что кабана да
медведя убил, а тут сам попался. С богатыми в другой раз не водись.
Оставайся у меня, погости.
Одностворчатое окно избы распахнуто, и внутри, как в темной норе,
видны тулупчики на белых бревенчатых стенах. У дома, составленные стоймя,
как ружья в козлах, сушатся мокрые лесины. Это плавник, выловленный
Тимохой в реке.
Силиниха, худая, с темным от загара лицом, моет травой чугун.
Айдамбо не хотел задерживаться, опасаясь, не будет ли и тут
неприятностей из-за угощений, но Тимоха оставил его обедать.
— Ко мне на угощенье, знаешь, трудней попасть, чем к Ваньке или к
Федьке. Тем надо пушнину, а я смотрю, какой ты человек.
* * *
Айдамбо сидел на берегу и наблюдал, как багрово-бурое бревно качалось
на зеленых волнах. Он ждал, пока вернется Федор, уехавший ловить рыбу. По
реке быстро бежала парусная лодка. Федор и Санка, мокрые, довольные,
вылезли на берег. В лодке было полно воды и плескались большие рыбины.
— Да, парень, мы с тобой набедокурили, — с сочувствием сказал
Барабанов, выслушав Айдамбо. — Ну, давай присядем.
Санка притащил осетра. Федор отсек хрящ и угостил Айдамбо.
— Ты на мою бабу не обижайся. Что с ней сделаешь! Да и то права, мы
весь дом у нее перевернули.
На душе у Айдамбо отлегло.
— А выдр и соболя мне обратно отдашь? — спросил он.
— Какую это выдру? — сделал Федор испуганно-настороженное лицо.
— Которая вот в этом мешке была.
— Да ты же мне сам их отдал!
— Ты че, Федя? Не-ет... Моя их прятал.
— Ну вот еще!
Гольд морщил лоб, поглядывая по сторонам.
— Федька, однако, ты обманываешь! — сказал он.
«Выдры были хороши. Шесть штук я перебил на снегу. Они как в упряжке
скакали, а я их бил, — вспоминал Айдамбо. — Они полезли под снег. Я кругом
бегал, ловил. Жалко...»
— Осенью принеси долг, и больше никаких с тобой разговоров! — как бы
рассердившись, крикнул Федор. — Смеешь еще такие наветы делать!
Взяв рыбу и весла, отец и сын Барабановы полезли на обрыв.
* * *
Ветер крепчал. Амур пенился и шумел мерно и ровно, как мельничное
колесо. Вода все эти дни прибывает. Айдамбо уехал. Дельдика стоит и
смотрит в ту сторону, где поднимается пожелтевшее озеро Мылки.
Дельдика знает, что это ветром и волнами взбило и подняло в мелкой
озерной в
|
|
