что конь припал на
задние ноги, повесил голову, вытянул передние.
     — У-э! — рявкнул Сашка в ярости, но конь не вставал.
     Сашка потянул коня. Конь совсем лег. Сашка долго пытался поднять его,
потом заплакал и сел, закрыв лицо руками.
     — Ты что ревешь? — вдруг услыхал он.
     Это было так неожиданно, что Сашка затрясся. К нему шел Егор.
     — Худо, брат, конь сдыхает.
     — Ево уже пропал...
     — Я ехал, ты еще пахал, я видел.
     — Нет, Егорка, ево пропал... — Китаец всхлипнул.
     Егор никогда бы не подумал,  что Сашка может так плакать. Он понимал,
что значило потерять коня.  Не  шутка —  заревешь!  Егор не  стал упрекать
Сашку,  что,  мол,  не  бьют  коня такой палкой.  Он  понимал:  Сашке надо
поскорее допахать росчисть.
     — Ну,  может,  еще и  не пропал...  Ты дай ему два дня отдохнуть,  не
жадничай.  Я  одолжил бы  тебе своего коня,  но  в  Додьге вода большая, —
соврал Егор.
     — Бери, бери, Егорка, эту землю! — вдруг сказал Сашка. — А я уйду...
     — Куда же ты уйдешь?
     — В Бельго.
     — Бог с тобой! —  сказал Егор. — Опомнись! — Ему стало жаль Сашку: он
один, конь пал, чужбина. — Уж если сдохнет, я тебе дам коня, — вырвалось у
Егора. —  Да,  может,  еще и  не  сдохнет, —  спохватился мужик. —  Эх ты,
брат!.. — Егору хотелось приободрить соседа.


                                  * * *

     Егор  недолго  пробыл  у  китайца и  вернулся в  Уральское к  вечеру.
Подходя к крыльцу, он услыхал громкий смех в своей избе. Войдя в дверь, он
увидел,  что на табуретке посреди избы сидел Улугушка с  таким злым лицом,
какого Егор давно уж у него не видал.  На коленях Улугушка держит какое-то
ружье.  На кровати,  покрытой лоскутным одеялом,  на лавке и на табуретках
вокруг гольда Наталья,  Татьяна,  бабка,  Настька,  обе Бормотихи,  Фекла,
Силина, девчонки, и все покатываются со смеху.
     — Конесно!  Че смеяться! —  с сердцем восклицает гольд. — Че телята и
коровы!  Раньше телят совсем не было.  Лиса не будет,  зверей не будет,  а
будет корова.  Зачем мне корова?  Надо мясо —  я в тайгу,  и там сохатый и
свинья.  А  я буду на твою корову смотреть только,  молоко,  что ль,  буду
пить? — и добавил заикнувшись: — Из т-титьки давить...
     Опять все покатились от хохота.
     — Из ти-итьки! У-у-у, ха-аха-ха!.. — чуть не умирали бабы.
     — Конесно!  Че хорошо,  что ли,  корову за титьки хватать? — еще пуще
злился Улугу.
     Глядя,  как бабы надрываются от хохота,  ему самому стало смешно, и в
то  же время Улугу готов был заплакать с  досады,  что все понимают его не
так, как надо.
     — Ты что,  Улугушка, зачем баб слушаешь? — спросил Егор, входя. — Они
тебя дурят. Знаешь, русокие бабы обдурят хоть кого.
     — А  че  они! —  с  досадой отозвался гольд. —  У  нас  на  Мылке лес
загорелся!
     — Солдаты подожгли?
     — Конесно,  солдат!  Кто  еще!  Пришел,  леса горят.  Бродяга,  огонь
бросает и  идет,  не затушит...  И  мужик лес жжет.  У  нас так никогда не
горело.  Был кабан и сохатый,  а теперь где зверь?  Куда мне идти? На кого
охотиться? На твою корову?
     — Титьки-то   давить! —   подсказала  Наталья,   и   вся  изба  опять
загрохотала от раскатистого хохота.
     — А  ты  что огород кинул? —  тыча пальцем в  плечо Улугушки,  строго
спросила сидевшая на кровати Таня, говоря с ним, как с глухим.
     — Жена на тебя чертоломит, а ты что? — подхватила Наталья.
     Бабы стали ругать гольда со всех сторон, но тот не поддавался.
     — Огород маленький,  а лес большой.  Леса вырубили, а на теленка всех
зверей меняли! Че ты? Че смешно? — рассердился он на Татьяну.
     — А это что у тебя за ружье? — спросил Егор.
     Бабы опять загомонили наперебой.
     — Постойте, дайте человеку опомниться, — сказал Егор.
     Улугу помолчал, потом поднял брови, сморщил лоб, прищурился, как бы в
мучительном раздумье.  Он потаращил глаза на Егора,  с  живостью глянул на
ружье.
     — Это, понимаешь, Егорка, я купил...
     — Когда?
     — Сегодня...
     — Где?
     — На баркасе.
     — Разве баркас пристал?
     — Нет, шел мимо...
     — Как же, не зная человека, купил у него? Ты сам купил?
     — Конесно,  сам.  Как раз увидел баркас и поехал...  Не знаю — может,
обманщик...
     Егор  покачал головой.  Бабы смолкли,  только девчонки прыскали после
всякого слова гольда.
     С Улугу так бывало.  Он быстро делал то,  что ему хотелось.  Он знал,
что русские во всяком деле,  особенно с покупками, не советуют торопиться.
Следовало бы прийти к Егору,  ждать, когда пристанет какой-нибудь баркас в
Уральском.  С Егором или с Иваном идти покупать ружье,  с теми, кто знает,
какое ружье плохое,  какое хорошее. Но так случилось, что Иван отдал Улугу
долг за пушнину, и мясо продалось солдатам. Завелись деньги. Шел баркас, и
Улугу поехал,  недолго думая,  взял ружье.  Он  перебрал несколько ружей и
выбрал, которое больше ему понравилось.
     Он уж стрелял из ружей Егора и Ваньки,  чистить ружья умел,  разбирал
их и  собирал и  знал механизм.  Его угощали водкой на баркасе,  но Улугу,
помня, что пьяных всегда обманывают, держался на этот раз.
     — Ружье ладное! — сказал Егор. — А ты стрелял?
     — Конесно, стрелял! Как раз на мысу убил ворону.
     Девчонки опять прыснули.
     — Что же ты в ворону?
     — Никог