| |
может,
вымрут. Ведь так было в Северной Америке и везде, куда приходил белый
человек».
* * *
А Тереха, высадив господ, поехал под берегом. На мысу чернела лодка.
Егоров приятель Улугушка в белой берестяной шляпе сидел на дюнах. Мужик
кивнул ему и, немного подумав, повернул лодку и вылез на берег.
Улугу был глубоко расстроен.
— На Мылках поп церковь строит, — пожаловался он. — Стучит, поповские
песни поет.
— Попа встретишь, — плюнь трижды через левое плечо, — посоветовал
Тереха.
Улугу не впервой слышал от русских насмешки над попом.
Тереха поругал попа и исправника, и слова его ободрили Улугу. Он
почувствовал, что не одинок.
Улугу поехал вместе с Терехой в Уральское. У него были дела к Егору.
* * *
С болота на релку прилетел кулик. Он запищал, заметался над пашней,
над лошадьми и мужиками. Он порхал так быстро, что казалось, будто у него
четыре крылышка.
«Тя-тя-я... Га-а... уу-ю!» — кричал он.
— Глянь, вьется, как комар, — молвил Тимоха.
— А нынче соловей свистел, — сказал Васька.
Кулик сел на бревно.
— Разорили мы все твое болото, — сказал дед и сочувственно добавил: —
Ну, другое сыщешь. Наше болото тоже разорили!
Егор допахивал старую росчисть. Дважды и трижды проходил он ее каждый
год. Нынче земля была прелая, перегнили в ней все корни. Бурая, мягкая,
пушистая, широко раскинулась она двумя расходящимися полосами по всей
релке.
— Идешь по ней, а она дышит. Новая земля! — говорил Егор жене. В
земле была вся его радость, вся гордость. Эти две полосы, прозванные
«Егоровыми штанами», поднятые в непрерывном труде, представлялись ему как
бы живым существом. — Она, видишь, воду пьет и солнце в себя тянет. Вот и
ладно, что ветер. Новая-то росчисть сейчас мокрая и глухая. Пусть ее
обветрит, станет она живей.
Приехал Улуву. У него жесткое смуглое лицо и плоская, продавленная
внутрь переносица, как след от пальца.
— Егорка, я «мордушки», где кочка, поставил. Вода большой, рыбка
плескает, ходит травку кушает.
Вода прибывала, и рыба шла в озеро Мылки, на затопленные луга и
болота на откорм.
У мужика и у гольда все рыболовное хозяйство было общее. Прошлую
осень они ловили кету вместе, связывали свои малые невода в один большой.
В свободное время вместе плели «мордушки» — корзины с узким горлом — для
лова рыбы.
— А рыбы не привез? — спросил дед.
— Рыбы нету! — со вздохом отвечал Улугу. Он почти весь улов оставил в
воде посредине озера, с тем чтобы завтра отвезти его домой. — Щука есть.
— Давай щуку. Щука да карась хорошая рыба!
— Карась наполовину сгниет, а будет жить! Такой живучий, — заговорил
Васька.
— Сейчас птичка кричала, который вниз головой падает и кричит, —
рассказывал Улугу в избе. — Верхом ходит — и сразу вниз: «Га-га-га!» А
когда вёдро, ее нету. Ночью, однако, дождик пойдет. Егорка, ты завтра
помогай мне! Поедем огород делать.
— А как батюшка, ездит к вам на Мылки? — спросил дед.
— Не знай, поп ли, батюшка ли, — лохматый такой, поет. Страшно, —
признался Улугу.
— Смотри, начнет вас за косы таскать! — пошутил старик. Улугу снял со
стены ружье Егора и куда-то собрался.
— Картошку мне вари! — велел он Наталье.
— Пошел, — кивнул старик вслед гольду, пробиравшемуся по
кустарникам. — «Рыбы, — говорит, — нету, щука есть!» Эх, родимец! Щука-то
разве не рыба? Ах, камский зверь!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Рассвело, но заря не занималась. Река, казалось, стала еще шире,
оттеснила и принизила сопки на другом берегу. Она побелела и с высокого
обрыва похожа была на густой туман, широко застлавший все вокруг. Одинокая
черная лодка поодаль от берега на ровной белой воде казалась висящей в
воздухе.
Над Амуром, где-то на высоком берегу, у самых изб, прокукарекал
петух.
Егор взял ружье, мешочек с хлебом, тяпку, лопаты, лом и багор. Тихо.
Слышно — утка летит, шелестит крыльями.
Егор спустился с обрыва.
— Ну, поехали! — негромко сказал он.
По утренней, словно недвижимой, реке голос его с ясностью слышался на
большом расстоянии.
В отдаленной от берега лодке поднялся Улугу. Он, видимо, на рассвете
перебирал снасть и уснул, зацепивши лодку за корягу.
— Пойм
|
|
